Андрей Мягков - Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало

В тот вечер в театре давали «Весёлую вдову». Просмотрев и прослушав спектакль с не меньшим, а в кульминационных местах и с несравнимо большим восхищением, нежели в предыдущие разы, Хропцов не стал откладывать нахлынувшие на него эмоции в долгий ящик и тут же, воспользовавшись закулисным полумраком, долго не проходящим поцелуем заверил любимую в серьёзности своих намерений.

Расписались они в скромном районном ЗАГСе, а вскоре Анюта со спектаклем «Весёлая вдова» уехала на гастроли в какой-то забытый богом городишко на самом крайнем севере страны. Там её и убили. Следствие не проводилось, со слов оперетточной администрации, всё списали на суицид. Правда, справедливости ради следует сказать, что по прибытии в Москву из театра неожиданно, без видимых на то причин, был уволен недавно принятый в труппу драматический тенор.

Вилор Хропцов горевал в течение всего времени, пока оформлял квартиру погибшей жены на своё имя. Процесс этот затянулся, поэтому горевал он достаточно долго. Затем по великому воинскому блату заключил любимую падчерицу в детский дом, устроился клерком в МОГА — Международный отдел гражданской авиации и приступил к очередной тоске по домашним обедам и регулярной женской ласке.

Что касается осиротевшей Лолы, то четырнадцать лет, проведённые в детском доме вплоть до окончания средней школы, без постоянного пригляда, без слюнявого обожания и обрыдлых — можно-нельзя, хорошо-плохо — все эти долгие, счастливые годы называть иначе, как «звёздными», язык её не поворачивался. Здесь происходило то, что всегда происходит впервые между молодыми людьми: и дружба «навеки», и любовь «до гроба», и возрастная истома, и отчаянное расставание с девичеством… Одноклассник Лёшка Гривин стал её первым мужчиной. Этот смазливый длинноволосый балбес обладал гипнотическим даром склонять понравившихся ему девочек к постельным испытаниям, и те, бабочками на огонёк, одна за другой впархивали в его пружинистые ловушки. Когда же дело дошло до Лолы, Гривин столкнулся с непривычным сопротивлением. Между ними произошёл не совсем характерный для детдомовских «лицеистов» разговор, хотя начался он очень даже привычно и достаточно бесхитростно. Лёшка-балбес сказал:

— У меня комната пустая. Пойдём ко мне, отдохнём.

А вот дальше…

Дальше он с удивлением услышал:

— Я не устала.

Этот ответ настолько поразил балбеса, что он не нашёл ничего лучшего, как просительно повторить:

— Пойдё-ё-ём. Хорошо отдохнём.

— Не пойду, — категорически отрезала Лола.

— Почему??

— Мне это не нравится.

— А ты пробовала?

— Нет, — стыдливо призналась девушка.

— Ну-так, пойдём, попробуешь?

— Нет, — она продолжала стоять на своём.

— Не понял, — равнодушно пожал плечами Гривин и уже собрался было отдавать швартовые, когда услышал вдогонку еле слышное: «Ты меня не любишь». Он вернулся, взял девушку за руку и сказал:

— Лола, я тебя люблю. Моя комната два часа свободна. Пойдём, отдохнём. — И повторил: — Я тебя люблю.

Девушка недоверчиво улыбнулась, и они пошли отдыхать.

В дальнейшем в угоду совместному отдыху им частенько приходилось использовать не только Лёшкину комнату, но и другие неприступные для любопытных глаз привалы, а когда речь зашла о Лолином «залёте», балбес выдвинул условие: или аборт, или он. Окончательного разрыва девушка допустить не решилась, согласилась на первое Лёшкино «или», но с тех пор любовь её к длинноволосому своему «первенцу» начала постепенно сходить на нет.

Школу Мила Логинова закончила без блеска, особой любви к какому-нибудь одному школьному предмету у неё за десять лет обучения не возникло, и, получив аттестат зрелости, она вдруг с ужасом ощутила себя в роли старухи из пушкинской сказки о рыбаке и рыбке — у разбитого корыта: ни крыши над головой, ни денег, ни даже никаких хоть сколько-то полезных знакомств. Неожиданно «золотой рыбкой» для неё всплыл всё тот же Лёшка Гривин, с которым она после прощального банкета выпускников прямо в столовой детдома поделилась бесперспективностью своего дальнейшего существования.

— Не знаю, Лёш, что делать. Хоть в воду: ничего не умею, никому не нужна.

— А ты отца своего возьми за жопу, — зевая, посоветовал Гривин.

— У меня нет отца, — вздохнула Логинова. — Он давно умер.

— Почему «умер»? Он живёт припеваючи. Я узнавал, когда думал на тебе жениться. И где работает, и сколько получает. Генерал-майор, кстати, в отставке, чтоб ты знала, не жук на скатерть насрал. Им будь здоров сколько отстёгивают. Он в твоей квартире живёт, ты знаешь это? Половина её твоя. И денег ещё даст, если припугнуть, как он, педераст, с тобой поступил.

Мила тогда ничего не ответила, но разговор этот мимо ушей не пропустила. Конечно, отчима она не видела четырнадцать лет, ни разу не видела с трёхлетнего возраста, думать забыла, что он есть, не знает даже — жив ли, при встрече наверняка не узнает. Но половина-то квартиры, Лёшка прав, действительно, принадлежит ей. По закону. И не где-то на выселках, а в самом центре Москвы, они с отцом, помнится, в зоопарк пешком ходили. Что, если и вправду…

Прошёл год, она пробавлялась временными подачками судьбы — чистила на автостоянках стёкла машин, мыла подъезды богатых домов, стирала, сушила, скребла и отскрёбывала где что придётся, мытарилась посудомойкой.

Одна она ни за что на свете не решилась бы на этот визит. Опять помогла «золотая рыбка».

— Стоять! Руки за голову! — испугал её Гривин, как-то случайно встретив на улице. — Привет, Логинова, меня не забыла? Я-то тебя до гроба помнить буду, зуб даю. Ну, колись: как живёшь, с кем маешься?

— Да ничего вроде, — отмахнулась Людмила. — Работаю. Лестницы вот в дорогих гостиницах мою и подъезды.

— С ума сошла! — возмутился бывший детдомовец. — Ничего себе работа! С твоим-то телом! Да ты должна из нас верёвки вить и в шампанском купаться. Дурой была и осталась.

— Согласна, Лёш, согласна на дуру. Расскажи лучше — ты-то как?

— Я в полном шоколаде, подруга, — охотно заговорил о себе Гривин. — Фарцую. Фарцовщик я, слыхала о такой профессии?

— Слыха-а-ла, — улыбнулась Мила. — Не боишься?

— Чего?!? — искренне изумился Алексей. — Чего мне бояться? Чего я такого запретного делаю?

— Как «чего»? Спекулируешь.

Гривин состроил грустную физиономию:

— Да-а-а… Дура — и есть дура. Правильно я сделал, что на тебе не женился. Сама ты спекулируешь. Я, подруга, не спекулирую, я людям пользу приношу, понятно? Весь мир так делает: покупает в одном месте подешевле, в другом продаёт подороже. А спекуляцией это называется только у нас в эСэСэСэРе, а там это бизнес. Поняла? Биз-нес, — уточнил он по складам. — Я бизнесмен. — И, заметив на лице Милы недоверчивую улыбку, махнул рукой. — А-а-а, ладно, что с тобой, дурой, говорить. Меняем тему. Ты где живёшь-то, любимая моя, в «дорогих гостиницах» этих?