Харлан Кобен - Один неверный шаг

Охранник высунулся из своей будки.

— Могу чем-нибудь помочь, мадам?

Брэнда отрицательно покачала головой и пошла прочь.

Они вернулись домой довольно поздно. Отец Майрона сидел в кресле-качалке и делал вид, что дремлет. Старые привычки умирают с трудом. Майрон «разбудил» его. Отец, «просыпаясь», вздрогнул всем телом. Плохо. Пачино никогда так не переигрывает. Сделав вид, что проснулся, отец улыбнулся и пожелал Брэнде доброй ночи. Майрон, желая доброй ночи отцу, поцеловал его в щеку. Щека оказалась чуть шершавой и едва заметно пахла одеколоном «Олд спайс». Как и должно быть.

Постель для Брэнды постелили в гостевой комнате на первом этаже. Для этого, по-видимому, вызвали приходящую служанку, так как мама терпеть не могла заниматься домашними делами и сторонилась предметов домашнего обихода, словно они излучали радиацию. Она все еще работала и считала себя занятой деловой женщиной. Более того, она была адвокатом по уголовным делам, причем не просто адвокатом, а считалась лучшим адвокатом штата со времен Глории Стейнем.

Родители Майрона, летая за границу или в другие штаты, всегда привозили из полетов пластиковые упаковки с туалетными принадлежностями, которые выдавались пассажирам первого класса. Майрон открыл шкаф и вручил одну такую упаковку Брэнде. Кроме того, он достал для нее из шкафа чистую футболку и пижамные брюки.

Когда после этого она, будто в знак благодарности, поцеловала его в губы, он почувствовал, как напряглось его тело. Кроме того, им овладел целый вихрь чувств. Волнение первого поцелуя, ощущение его вкуса на губах, исходивший от этой женщины свойственный только ей одной запах… Это не говоря уже о том, что к нему прижималось молодое, крепкое, сильное тело. Ко всему прочему, весьма крупное. Майрон чувствовал себя так, словно оказался вдруг в состоянии невесомости и безвоздушном пространстве одновременно. Когда кончики их языков встретились, Майрон испытал сильное возбуждение и словно со стороны услышал собственный сдавленный стон.

В следующее мгновение Майрон, сделав над собой усилие, отодвинулся от Брэнды.

— Мы не должны этого делать. Только что умер ваш отец. Вы…

Она заставила его замолчать, запечатав ему рот новым поцелуем. Майрон обхватил ее рукой за затылок и неожиданно почувствовал, как у него защипало в глазах. Наверное, от избытка чувств.

Когда поцелуй закончился, они еще некоторое время держали друг друга в объятиях и шумно дышали.

— Если ты скажешь, что я сделала это, потому что слабая и ранимая, — пробормотала она, — то я отвечу, что ты ошибаешься. Впрочем, ты и сам знаешь, что это не так.

Майрон сглотнул.

— Мы с Джессикой переживаем сейчас непростые времена…

— То, что произошло, не имеет к этому никакого отношения.

Он согласно кивнул, потому что сам понимал это. После десятилетнего общения с одной и той же женщиной это пугало его больше всего. Майрон отступил на шаг назад.

— Спокойной ночи, — произнес он непослушными, словно онемевшими губами.

Потом повернулся и помчался в свою старую комнату в подвале. Там он забрался под одеяло, натянув его до самой шеи, после чего некоторое время рассматривал наклеенные на стены постеры с изображением Джона Хавличека и Ларри Берда. Хавличек, представитель старой гвардии «Селтика», висел у него на стене с тех пор, как ему исполнилось шесть. В 1979 году к Хавличеку присоединился Берд. Майрон думал, что привычная обстановка старой комнаты принесет ему покой и избавление от ненужных мыслей.

Но это не помогло.

Телефонный звонок и приглушенные неразборчивые голоса проникли в его сон, сделавшись на короткое время его частью. Впрочем, открыв глаза, Майрон мало что помнил. Только то, что во сне был моложе и красивее, поэтому, чувствуя приближающееся пробуждение, испытывал глубокую, хотя и неосознанную печаль, а проснувшись, сразу снова закрыл глаза, по-детски желая вернуться в волшебное царство сновидений. Но новый телефонный звонок моментально прогнал чары сна, словно сильный ветер сдул их, как облачко пыли.

Майрон потянулся к сотовому. Стоявшие на прикроватном столике электронные часы уже три года показывали одно и то же время — полночь. Майрон посмотрел на свои ручные — почти семь утра.

— Алло?

— Ты где?

Майрону понадобилась пара секунд, чтобы вспомнить, кому принадлежит голос в трубке. Ну конечно. Франсин Нигли. Его старой школьной подруге.

— Дома, — ответил Майрон хриплым со сна голосом.

— Помнишь, где ты показывал ужасы Хэллоуина?

— Помню.

— Встретимся там через полчаса, — сказала она.

— Ты достала папку?

Клик! Она повесила трубку.

Майрон отключил сотовый и потянулся. Отлично. Что теперь?

Из вентиляционного отверстия до его слуха снова донеслись приглушенные голоса. Судя по всему, разговаривали на кухне. Годы жизни в подвале научили его по тому, как из вентиляции разносилось эхо, и оттенкам звука определять, в каком помещении наверху разговаривают люди. В этом смысле его метод радикально отличался от метода киношного индейца из старого вестерна, который, чтобы понять, где и на каком расстоянии находятся враги, прикладывал ухо к земле.

Майрон спустил ноги на пол и потер руками лицо. Затем поднялся с кровати, надел велюровый халат производства 1978 года, быстро почистил зубы, пригладил щеткой волосы и, поднявшись по лестнице на первый этаж, направился на кухню.

Там за кухонным столом расположились Брэнда и мама. Они болтали и потягивали кофе. Растворимый, между прочим, и довольно жидкий. Мама кофе не увлекалась. Зато запах свежих, еще горячих рогаликов вызвал у Майрона острый приступ аппетита. Рогалики в шоколадной и сахарной обливке с разными начинками лежали в вазочке на столе, а рядом с ними на столешнице лежала пачка свежих газет. Короче говоря, типичное воскресное утро в доме Болитаров.

— Доброе утро, — сказала мама.

— Доброе, — сказал Майрон.

— Выпьешь чашечку кофе?

— Спасибо, нет. — Майрон обнаружил кофейню «Новый Старбакс» в Ливингстоне, когда разыскивал Франсин.

Он посмотрел на Брэнду. Она ответила ему незамутненным, спокойным взглядом, и Майрону это понравилось. Определенно смущения она не испытывала. Уже хорошо.

— Здравствуйте, — сказал Майрон девушке. Изобретательность, веселые шутки и искрящееся остроумие по утрам были его коньком.

Брэнда, кивнув в ответ, чинно пожелала ему доброго утра.

— А вот рогалики, — сказала мама, похоже, считая, что органы восприятия ее сына все еще затуманены сном. — Папа специально встал сегодня пораньше и сходил за ними в ливингстонскую пекарню. Помнишь, Майрон? Ту, что находится на Нортфилд-авеню? Рядом с пиццерией «Два гондольера»?