Кирилл Казанцев - Слезы Рублевки

А потом я до конца вечера рисовал на экране подобие открытки с надписью всего лишь в несколько слов, которую завтра должен был вручить официант посетителям за восьмым столиком. Всего-то должно было стоять на ней:

«А сейчас скажите друг другу: «Теперь я знаю точно: я люблю тебя!»

Долго провозился. Ну, плохо я владею «фотошопом»!

Борис Семенович брезгливо рассматривал своего сына. В эти утренние часы тот был похож на человека, за спиной которого — тяжелая работа. Низко нагнувшись, странно накренившись, как будто он противостоял штормовому ветру, Леня плелся через двор, стараясь не встречаться глазами с отцом. Он выглядел совершенно опустошенным и, несмотря на свою «униформу» крутого рокера, очень старым.

— Ну? — осведомился отец. — И где же мы были?

— Это было стрессово, — сказал сын после длительной паузы каким-то падающим голосом. Одновременно он попытался гордо распрямить сжатые в кулак пальцы левой руки.

Не получается. Вытянутая рука дрожит.

— Сволочь! Да ты посмотри на себя! — окончательно вскипел Борис Семенович. — Опять нажирался всю ночь? Где, с кем?

Сын попробовал придать своему облику более человеческий характер. Он тяжело поднял голову и мутно посмотрел отцу прямо в глаза.

— Сволочь… у тебя в доме живет. Понял?

И аккуратно, стараясь не задеть, шаркающей походкой обошел его и направился ко входу в особняк.

Владимирский с трудом удержался от того, чтобы не ударить этого урода. Аж зубы скрипнули. Да что толку? Сынуля сейчас в состоянии полной невменяемости. Что бей, что кол на голове теши… Пусть выспится. Придет в себя. И надо срочно решать вопрос с клиникой. Пока не поздно. Где-нибудь в Швейцарии, чтобы режим немецкий, построже. Чтобы ни капли. «А то как бы дело не дошло до чего похуже спиртного, — боязливо подумал он. — Пока что сын не наркоман, слава богу, это Владимирский проверил. Но… Ладно, марихуаной они, похоже, все балуются. Все Голландию в пример приводят. Но ежели это что посильнее, да на фоне алкоголя…»

Оскорбление в адрес Ларисы он пропустил мимо ушей. Сын органически не переваривает его новую жену. Ладно бы, любил свою мать! Нет, ту тоже не любит. Но на Ларису просто крысится постоянно. Настолько, что даже обедать вместе не могут. Уж сколько он ни предпринимал попыток организовать что-то вроде традиции тихих семейных обедов по воскресеньям! Была у него идейка устроить впоследствии нечто вроде дворянского салона. Как там? — «по четвергам они давали обеды, на которые собирались лучшие люди общества». Вот и тут так можно было бы.

Молодая красивая хозяйка. В углу кто-то тихонько играет на рояле. За столом политики, писатели, артисты. Слава богу, немало их тут, вдоль Рублево-Успенского! Журналистов изредка приглашать, лучше западных, художников каких… Чтобы дом стал знаменит, как некий центр нового аристократизма.

Тем более что живет здесь, в общем, и так верхний средний класс, умом да талантами вырвавшийся за эти годы реформ наверх. И не хватает ему только центра. Чтобы не выскочками-нуворишами себя чувствовать, случайно оказавшимися в элите, а настоящей элитой, с соответствующим досугом.

А то как соберутся в «Царской охоте» или, там, в «Кураже» и давай… куражиться. Словно дома им джина да виски мало!

Что ж, он, Владимирский, мог бы такое сделать, такой салон. И Лариса для этого — самая подходящая хозяйка. Тем более что ей — по его просьбе — нашли каких-то давних графских родственников. Графиней означили. Вот только сын… Он с ней в одной-то семье обедать не хочет! Какой уж тут салон! Не дай бог, скандал закатится, все над тобой же и смеяться будут. Нет, хватит Лондона! Что-то сынуля там не того, похоже, поднабрался. На полгодика хотя бы в строгую клинику! А там поглядим…

Борис Семенович и не подозревал, что дела с сыном обстоят гораздо хуже, чем он полагал…

Вчерашним вечером картина была далекой от рутинной водки, пусть и перемежаемой затяжкой легкого дурмана. На «Оленьем лугу», участке леса недалеко от Таганькова, он был суперменом, сильным и торжествующим. В одной руке — окровавленный кинжал, в другой… В другой — еще трепещущая тушка черной курицы, только что замученной до смерти.

Вчера вечером была месса. Церковная служба. «Черная месса». У подножия мертвого, но когда-то очень мощного дуба Леонид и его друзья Пит, Алик и Тим, которые связаны теперь ритуалом братства, построили что-то вроде алтаря. Поскольку накануне шел дождь, было решено отказаться от обычного костра. И всю сцену призрачно освещали свечи и две керосиновые лампы из «Леруа Мерлен».

Тяжесть «черного металла» буквально расплющивает дивидюку. Под все ускоряющийся ритм музыки тесный круг парней, заведенных виски и гашишем, начинает свою молитву. Молитву сатане.

«Бог мертв… Мария, ты, толстая шлюха!.. Иисус, ублюдок!» — голосит Леонид. Это он — проповедник. И первосвященник.

«Люцифер, господин тьмы! — кричит первосвященник в ночь. — Услышь нас!..»

Паства, ускоряя темп танца-молитвы, яростно растаптывает стоящие по кругу свечи. Остаются десять, образующих пентаграмму в центре. Внутри пентаграммы и проливается кровь курицы…

Леня не знает, правильно ли они все это делают. Он-то вычитал о сатанистах. Сначала в газетах. В Англии об этом часто писали. Но разыскивать настоящих сатанистов, да еще там, он не решился. Не то место, да и он — не свой. Прошерстив Интернет, он, однако, увидел, что в этом культе устоявшихся магических ритуалов нет. Есть лишь некие общие, точнее, общепризнанные принципы. А следовательно, каждый может основать свою организацию и стать в ней первосвященником. И значит, не надо искать мощные устоявшиеся секты, чтобы проходить там путь, начиная от неофита и так далее, по всем ступенькам. Причем на каждой верхней его, новичка, будут ждать и желать его восхождения все меньше. И он — тоже.

Проблема была в том, что Леонид Владимирский, сын одного из самых могущественных банкиров России, панически боялся людей. Началось еще в детстве, когда отец развелся с его матерью. Нет, раньше. Развод — это уже было следствие той жизни, которую стал вести отец. Леня, конечно, не помнил, как сколотил первые капиталы банкир Владимирский. Но с тех пор как началась его осознанная жизнь, он помнит, что все было уже в наличии — дом, машины, прислуга, гувернеры. И роль отца где-то там — в новостях по телевизору, в разговорах о политике, в шепотках окружающих. Отца он почти не видел, и был он почти абстрактным понятием. Однако таким понятием, которое давало ему, его сыну, ощутимые блага в этой, по сию сторону от больших государственных событий, жизни. У мальчика было действительно все… Не было только отца. Тем больше он любил мать. Правда, она тоже не сильно баловала его своей лаской. Мальчика воспитывали няни, затем — домашние учителя. Затем — несколько классов здесь, в муниципальной школе в Жуковке. Затем школа в Англии… позже уже.