Наталья Солнцева - Джоконда и паяц

– К-кого?..

– Отвернись, старик, – сказал Лавров, приподнимая драпировку. – Тебе лучше не смотреть.

Но любопытство, как известно, сильнее страха. И Рафик, проигнорировав предупреждение, во все глаза таращился на… труп с перерезанным горлом. Под трупом расплылась лужа крови.

– А-ааа-ааа… – вырвался у него не то вздох, не то стон. – Се-е-ема-а-а…

– Похоже, он.

Лавров видел Артынова несколько раз со стороны и сразу узнал хозяина мастерской.

– К-к-кто же его… а?.. – вибрировал за его плечом Рафик.

– Меня интересует другое, старик. Кого я пристегнул к перилам? – с этими словами он выбежал вон и метнулся вниз по лестнице.

Клоун очнулся и сидел на ступеньке, тщетно пытаясь освободиться от наручника. Его наполовину зеленый, наполовину желтый балахон был мокрым. Не удивительно. На улице шел густой снег, а Клоун, судя по всему, провел там некоторое время, прежде чем убить Артынова.

Лавров сорвал с него парик, маску и поразился:

– Ба! Кого я вижу?

Топ-топ-топ-топ… сверху бегом спустился Рафик, увидел Клоуна и отшатнулся в ужасе.

– Надо вызывать полицию, Рома… немедленно! И «скорую помощь».

– Погоди, старик, не суетись. Мне еще не все ясно. А «скорая» тут без надобности. Разве что тебе худо?

– Это же убийца! – пискнул Рафик, не решаясь приблизиться. – Он человека зарезал! Ишь, здоровый бугай.

Клоун молча гремел железом, дергая рукой в наручнике, и с ненавистью зыркал на Лаврова.

– Не ожидал тебя здесь встретить, – сказал ему сыщик, усаживаясь рядом. – Ну, колись, зачем Артынова убил?

Клоун только мотал головой и кусал губы. Он не собирался сам рыть себе яму.

– Это он крался за мной, – затараторил Рафик. – Я помню, как что-то желтое сзади мелькнуло. Думал, померещилось. Это он, Рома! Следил за мной, ждал, пока я домой уйду. Или пока Артынов выйдет. Не дождался! Решил рискнуть. Это его шаги я слышал… а потом крик… Артынов кричал, ясное дело.

– Где нож? – спросил Лавров у Клоуна. – Говори, не то сдадим тебя ментам. Они цацкаться не станут.

Он догадывался, что Клоун воспользовался ножом, которым резали черного петуха, но хотел услышать это из первых уст. Картина убийства его смущала. Но времени на обдумывание не было.

– Я его узнал! – возбужденно сообщил Рафик. – Я его на кладбище видел, когда Алину хоронили…

Тем вечером Глория долго не могла уснуть. Она сидела в зале, озябла и попросила Санту разжечь камин.

В топке затрещали поленья, отблески пламени отражались в окнах. Глория гнала от себя мысли о покойном муже, о Лаврове, о Павле и о собственной судьбе, в которой, казалось, не было места мужчине. Ее первая любовь плохо кончилась. Замужество тоже. Теперь она вдова. Не знаки ли это? Не намеки ли на то, что ей не стоит связывать свою жизнь с другим человеком?

А как же любовь? Что же ей, так и коротать век одной?

В доме было много картин и гобеленов, собранных прежним хозяином. Агафон обладал отменным вкусом. Но предметы искусства не только украшали интерьер этого своеобразного жилища, они выполняли еще несколько функций. Глория пока не могла выявить их все.

Особое место занимали изображения царя Соломона и царицы Савской. Она время от времени пристально вглядывалась в их лица. Что они говорили? О чем молчали?

Устав от бесплодных размышлений, она задремала в кресле у камина. Сон наполнился запахом апельсинов. Глория гуляла по аллее сада, рядом скользили тени. Одна поманила ее за собой. Это была Смерть в плаще цвета ночи и с косой. На лезвии косы играла луна. Смерть оборачивалась, под ее капюшоном белела маска Паяца.

– Ты знаешь, кто я…

– Куда мы идем? – спросила Глория.

– Вперед, – ответила Смерть. – Я покажу тебе свою галерею. Ты еще не все видела.

Глория хотела остановиться и повернуть назад, но ноги перестали ее слушаться. Они несли ее по вымощенной мрамором дорожке следом за Смертью. Луна смеялась над ними, а деревья сопровождали их шепотом листьев.

Аллея уперлась в готическую арку, увитую плющом. Глория нырнула в темноту арки и чуть не потеряла из виду Смерть. Та сбросила плащ и выглядела теперь цирковым Клоуном в пестром балахоне и колпаке с бубенчиками.

– Тебя не узнать, – вымолвила ей в спину Глория.

– У меня много лиц…

Они оказались в галерее с высокими сводами и зеркальным полом. Со стен на Глорию смотрели печальные мадонны Рафаэля, пышные вакханки Рубенса и рыжеволосые дамы Тициана.

– Здесь все прошло через меня, – улыбнулась Смерть-Паяц. – Это мой Лувр, Уффици и Эрмитаж.

Посреди галереи сидела мраморная женщина и переливала воду из серебряного кувшина в золотой.

– Взгляни на нее, – усмехнулся Паяц. – Чтобы один кувшин наполнился, второй должен опустеть. Это мои кувшины, – указал он на картины в массивных багетах.

Глория вспомнила о медных кувшинах в своей мастерской и содрогнулась от страшной догадки.

– Чтобы один кувшин наполнился, второй должен опустеть, – зачарованно повторила она.

– А вот и Мона Лиза! – воскликнул Паяц, кривляясь и ломаясь. – Ты ведь к ней пришла? Можешь не признаваться, я и так знаю. Это бездонный кувшин, – шепотом сообщил он и повторил: – Бездонный!

Полотно небольшого размера было закрыто пуленепробиваемым стеклом.

– Разве и тут стреляют? – удивилась Глория.

Паяц не счел необходимым давать пояснения. Он просто хлопнул в ладоши и рассыпался на мириады бубенчиков, которые с мелодичным звоном раскатились по углам.

Глория с облегчением перевела дух. Общество Паяца пугало ее. Оставшись в галерее одна, она благоговейно замерла перед Джокондой.

– Мы можем поговорить?

Дама не удостоила ее ответом. С затаенной улыбкой она смотрела куда-то вдаль. Ее взгляд терялся в бесконечности.

– Я пришла, чтобы понять… – робко вымолвила Глория.

Что-то в облике Моны Лизы неуловимо изменилось. Едва заметно шевельнулось покрывало на волосах, по телу пробежала слабая дрожь.

– Я Джоконда, – донеслось до Глории дуновение ветра. – Я Лиза Герардини, единственная и неповторимая. Я живу в каждом из вас. И каждый из вас живет во мне. Не веришь? Посмотри в мои глаза. Ты увидишь в них много такого, что приведет тебя в трепет. Ты восхитишься и ужаснешься. Онемеешь от восторга, замрешь в страхе…

В ее глазах Глория прочитала, что после того, как был написан портрет, Лиза перестала быть женой торговца шелками из Флоренции, перестала быть матерью своих детей, подругой своих подруг, хозяйкой своего дома. Дух великого Леонардо подхватил ее и на кончике своей гениальной кисти перенес на тополиную доску. И доска эта перестала быть просто доской, покрытой грунтом и красками. Она стала вместилищем загадочного и нетленного образа, стала зеркалом, в котором мы можем лицезреть самих себя – иных. За спиной Джоконды – космическая пустыня, на ее устах – печать вечности.