Камилла Лэкберг - Призрачный маяк

— Мы связываем это с тем ужасным происшествием. Наверное, ему страшно было жить в большом городе после такого.

— Но оказалось, что и в деревне жить небезопасно, — вздохнула Сигне.

Да, подумал Патрик, небезопасно. По каким бы причинам Матс Сверин ни переехал в Гётеборг, судьба настигла его и здесь тоже.

— Сколько времени он провел в больнице?

— Три недели, — ответил Гуннар. — Для нас это был шок. На нем места живого не было.

— Покажи фото, — тихо попросила Сигне.

Гуннар поднялся и вышел из гостиной. Обратно он вернулся с коробкой в руках.

— Не знаю, почему мы их не выбросили. Смотреть на них больно, — он неуклюже подцепил верхние снимки из коробки.

— Можно посмотреть? — протянул руку Патрик, принимая снимки. — Ой, — не смог он сдержать удивления при виде снимков Матса в больнице. Его было не узнать. Все лицо распухло от побоев. А вся голова была в синяках и шишках лилового цвета.

— Да, — Гуннар отвел глаза. — Врачи сказали, что ему повезло. Еще немного — и травмы были бы смертельными.

Сигне сморгнула слезы.

— И обидчиков так и не нашли?

— Нет. Думаете, это может иметь отношение к тому, что случилось с Матте? Это же была банда хулиганов с улицы. Он никого из этих парней не знал. Только сказал тому, кто мочился у его подъезда, не делать этого. Он их никогда не видел. Как они могли с ним такое сотворить? — В голосе Сигне появились истерические нотки.

Гуннар успокаивающе погладил ее по руке.

— Никто не знает. Полицейскому просто нужно собрать как можно больше информации.

— Это так, — ответил Патрик. — Мы не будем торопиться с выводами. Пока нам нужно узнать больше о Матсе и о его жизни. — Он повернулся к Сигне: — Ваш муж сказал, что вы были не в курсе того, была ли у Матса девушка.

— Нет, он нам никогда о таком не рассказывал. Я уже потеряла надежду на внуков, — ответила та и, осознав тяжесть сказанного, зарыдала.

Гуннар сжал руку жены.

— Мне кажется, у него кто-то был в Гётеборге, — продолжила Сигне, всхлипывая. — Он ничего мне не говорил, но я все равно почувствовала. И от его одежды пахло женскими духами. Всегда один и тот же аромат.

— Но имен он не упоминал? — спросил Патрик.

— Нет, никогда. Сколько бы Сигне его ни расспрашивала, — улыбнулся Гуннар.

— Не понимаю, почему он держал это в секрете, почему не знакомил с нами… Мы были бы с ней любезны. Мы это умеем… — Гуннар покачал головой. — Это деликатная тема, как вы понимаете.

— Как вы думаете, он продолжал видеться с этой женщиной после переезда в Фьельбаку? — продолжил Патрик.

— Ну… — Гуннар вопросительно посмотрел на Сигне.

— Нет, мне кажется, нет, — уверенно ответила та. — Матери такое чувствуют. Готова поклясться, что во Фьельбаке у него никого не было.

— А я думаю, он так и не смог забыть Энни, — вставил Гуннар.

— Да что ты говоришь? Это же было вечность назад. Они тогда были детьми.

— Неважно. Энни была особенной. Я всегда так считал. И Матте тоже… Помнишь, как он отреагировал на новость о ее возвращении?

— Но сколько им тогда было лет? Семнадцать-восемнадцать…

— Я же имею право на свою точку зрения, — выпятил подбородок Гуннар. — Он даже собирался ее навестить.

— Простите, — перебил Патрик, — но кто такая Энни?

— Энни Вестер. Они с Матте выросли вместе. Учились в одном классе. В том же, что и ваша жена, кстати.

Гуннар смутился. Но Патрика это не удивило. В Фьельбаке все знали все обо всех. А уж об Эрике тем более: ведь она стала известной писательницей.

— Она по-прежнему здесь живет?

— Нет, уехала много лет назад. Живет в Стокгольме. Они с Матте не общаются. Но у нее есть остров. Называется Грошер.

— И вы думаете, Матс туда ездил?

— Не знаю, успел ли он, — ответил Гуннар. — Но можно позвонить Энни и спросить… — Он пошел за бумажкой с номером телефона. — Вот ее мобильный. Не знаю, на сколько она приехала. Она там с сыном.

— Энни часто сюда приезжает?

— Нет, нечасто. Мы даже удивлялись этому. Но она ни разу не была здесь после отъезда в Стокгольм, а это было много лет назад. Но остров по-прежнему принадлежит ей. Он достался ей от дедушки. Братьев и сестер у нее нет. Мы помогаем ей присматривать за домом, но если срочно что-то не предпринять с маяком, он развалится.

— Маяк?

— Да, ему уже лет двести. Кроме маяка и дома, там ничего нет. Раньше в доме жил смотритель маяка с семьей.

— Видимо, там немноголюдно. — Патрик сделал глоток холодного кофе и скривился.

— Да, но там спокойно и тихо, если вы любите природу, конечно, — возразила Сигне.

— Хотя на ночь оставаться там страшновато.

— Ты же сама говорила, что все эта бабские суеверия? — сказал Гуннар.

— Какие? — заинтересованно спросил Патрик.

— В народе остров зовется Гастхольмен — Холм Духов. Поговаривают, что он получил такое имя, потому что души умерших там никогда не покидают остров, — пояснил Гуннар.

— Так там есть привидения?

— Это все болтовня, — фыркнула Сигне.

— В любом случае я позвоню Энни. Спасибо за кофе и торт и за то, что нашли силы и время для разговора со мной. — Патрик поднялся из-за стола.

— Нам было приятно, — вежливо ответила Сигне.

— Можно мне это одолжить? — спросил Хедстрём, кивая в сторону снимков. — Я вам все верну.

— Конечно, берите, — протянул снимки полицейскому Гуннар. — У нас электронная камера, так что все файлы есть в компьютере.

— Благодарю, — Патрик положил фото в сумку.

Супруги проводили его до двери. Садясь в машину, Хедстрём видел перед глазами Матса Сверина — мальчиком, подростком, мужчиной. Он подумал, что сейчас нужно взять паузу. Лучше съездить домой пообедать. И поцеловать близнецов.

— Как провел время с бабушкой? — Мелльберг тоже поехал домой обедать, и стоило ему войти в дверь, как он тут же вырвал Лео у Риты и начал подбрасывать в воздух. Лео зашелся от смеха.

— Типично. Стоит деду прийти домой, как бабушка тут же забыта, — притворно нахмурилась Рита, но подошла и расцеловала Бертиля в обе щеки.

Между Лео и Бертилем была особенная связь. Последний даже присутствовал при рождении ребенка, чему Рита была весьма рада. Но все равно она испытала облегчение, когда Бертиль вернулся на работу на полный день. Да и Пауле это было на пользу. Как бы сильно Рита ни любила своего героя, у нее не было никаких иллюзий по его поводу.

— Что у нас на обед? — Мелльберг осторожно опустил ребенка на детский стульчик и начал повязывать ему слюнявчик.

— Цыпленок с домашней сальсой — твои любимые.

Мелльберг причмокнул. За всю свою жизнь он не пробовал ничего более экзотического, чем картошка с укропом, но Рите удалось его изменить. Ее фирменная сальса была такой острой, что обжигала даже зубы, но Мелльберг ее обожал.