Энн Перри - Скандал на Белгрейв-сквер

Драммонда мучили противоречивые чувства и мысли: страх перед реальной возможностью того, что лорда Байэма могут обвинить в убийстве ростовщика, и приводящая в ужас мысль, что именно ему придется сообщить об этом Элинор Байэм. Она же воспримет это как предательство. Ведь именно к нему она сейчас обратилась за помощью. Не давала ему покоя и мысль о том, как он сможет объяснить все инспектору Питту, который неизбежно окажется в крайне затруднительном положении. Несмотря на тревогу и сомнения, внутри его где-то теплилось нечто похожее на надежду и приносило облегчение: если Байэм окажется виновным, это сделает Элинор свободной.

От этой недостойной мысли эгоиста краска стыда залила его лицо. Свободной от чего? Если Байэма повесят, она овдовеет, это верно. Но разве это означает, что она тут же забудет мужа, перестанет любить его, горевать о нем, оплакивать его трагическую смерть?

Драммонд пришел в такое смятение, что позабыл о собственной уязвимости и обязательствах перед «Узким кругом».

— Пожалуйста, давайте сядем, — наконец тихо промолвил он. — Поговорим и подумаем, что можно сделать.

Она с благодарностью приняла предложение и села на один из стульев; Драммонд сел напротив, пристроившись на самом краешке стула и не сводя глаз с Элинор.

— Вы, очевидно, спрашивали мужа, что с ним?

— Да, но он отказывается говорить со мной об этом. Сказал, что не мог уснуть и поэтому спустился в кабинет, чтобы не беспокоить меня.

— Вы не допускаете, что он сказал неправду?

Она улыбнулась слабой вымученной улыбкой.

— Нет, не допускаю. Шолто не страдает бессонницей, а если бы ему не спалось, он взял бы в постель книгу, вместо того чтобы ходить по кабинету всю ночь. Я не могу забыть его лицо, оно было мертвенно-бледным, — она подняла на него глаза. — Бессонная ночь не может привести человека в такое болезненное состояние. Он осунулся, у него был такой вид, будто он увидел привидение.

— Вы уверены, что это не была игра света? Иногда тень от косо падающего луча делает лицо усталым. К тому же его мог разбудить кошмар.

Драммонд говорил быстро, не пытаясь разубедить Элинор, а всего лишь вселить в нее надежду.

— Да, уверена, — сказала она очень тихо, но твердо и с горечью. — Случилось что-то ужасное, однако я не знаю что. Но уверена, что это связано с убийством ростовщика. Если бы это было что-то другое, он сказал бы мне. Нет, он не болен. У нас нет никаких семейных неприятностей, ничего страшного не произошло с нашими родственниками. — По ее лицу пробежала тень. — Детей у нас нет. — Речь ее убыстрилась. — Мои и его родители умерли. С моим братом все благополучно, брат Шолто в Индии; правда, последние две недели мы не получали от него писем. Я справлялась у дворецкого, не было ли почты из Индии, подумала, что могла проглядеть, но он сказал, что писем не было.

— А как на работе у лорда, в Казначействе? Возможно, там что-то произошло? — спросил Драммонд без всякой надежды на удачу, но он хотел исчерпать все возможности.

— Мне трудно представить себе причину, способную вызвать тот ужас, который я увидела на лице мужа вчера. Я чувствую, в каком страхе он все время пребывает, даже днем. — Элинор сидела в неудобной позе на краешке стула, судорожно сцепив пальцы. — Шолто все время находится в напряжении, он как будто насторожен. Забросил все, что раньше любил: музыку, книги, театр. Даже отказался пойти в гости к нашим добрым друзьям, которых мы много лет знаем и любим.

— Возможно, кто-то из его друзей попал в беду? — Сказав это, Драммонд понял, что, задавая такие вопросы, он ищет любого ответа, кроме одного, единственного и очевидного.

— Нет. — Элинор даже не попыталась ответить на его вопрос. Она словно догадывалась, что оба они просто оттягивают момент главного разговора. — Нет, — повторила она еще раз очень тихо, не поднимая глаз. — Я хорошо знаю его. В этом случае он вел бы себя иначе. — Закусила губу. — Не подумайте, что Шолто холоден и безучастен к бедам своих друзей, но он человек решительных действий. Это не могло бы привести его в такое состояние… — Она зябко поежилась, немного подняв одно плечо, и вдруг показалась ему очень хрупкой. — Состояние ужаса и неспособности действовать. Вы не видели его лица.

— Тогда остается предполагать, что ему известно то, чего не знаем мы, — наконец заключил Драммонд. — Или же он верит, что знает. Вы не думаете, что он может довериться вам? — Это был лишь наполовину вопрос, ибо он знал ответ.

— Нет.

— Вы действительно хотели бы знать, что мучает его?

Элинор закрыла глаза.

— Я боюсь. Мне кажется, я догадываюсь, что это может быть, и это, пожалуй, не самое худшее из того, что возможно…

— Что же это?

— Кто-то нашел письмо и записи ростовщика о выплате мужем требуемых сумм, а также узнал причину шантажа. Полагаю, что это был убийца или тот, кто первым побывал там после убийства, до того как полиция обнаружила тело Уимса. Теперь этот человек пытается шантажировать Шолто. — Ее глаза, когда она посмотрела на Драммонда, были полны страха и боли.

— В таком случае это доказывает, что ваш муж невиновен! — воскликнул Драммонд, хватаясь за ниточку надежды. — При самом худшем из исходов, когда Питту не удается найти убийцу, лорду Байэму останется только сказать всю правду, назвать виновника нового шантажа и разоблачить его как убийцу. — Драммонд чуть наклонился к Элинор. — В конце концов, — убежденно сказал он, — самым неприятным для него будет рассказать правду о смерти Лоры Энстис. Это будет тяжело, найдутся такие, кто обвинит его в ее смерти, но многие будут лишь сочувствовать ему. Ведь в какой-то степени, храня эту тайну, он делает это не только ради себя, но не в меньшей степени и ради лорда Энстиса. Для того это тоже будет крайне неприятно.

— Мне кажется, что скандалы, затрагивающие лорда Энстиса, ранят мужа так же больно, как и его собственные, — согласилась Элинор. Странное выражение, словно тень, пробежало по лицу женщины и тут же исчезло. — Шолто боготворит Фредерика. Они друзья с ранней юности, вы это знаете. В их дружбе есть что-то особенное, чем они очень дорожат. Они столько перенесли вместе, видели, как проходят годы, как многое меняется, как сбываются или рушатся надежды, как свято хранятся тайны. — Элинор улыбнулась. — Они умели смеяться над одним и тем же, а это рождало особое понимание, не требующее слов. За долгие годы оно стало привычкой, второй натурой. Каждый из них одинаково чувствовал, что хорошо, а что плохо, и не было необходимости прибегать к словам.

Драммонд чувствовал, как между ним и Элинор возникает пропасть, и боль от этого была такой острой, что помешала ему в душе поиронизировать над собой и своими дурацкими фантазиями. Дверь перед ним захлопнулась. Элинор ничего не знала о нем, о его жизни, о пути, который он прошел, чтобы стать тем, кем стал сейчас, о ценностях, в которые верил, о его любви и печали, о смерти его жены, о дочерях и обо всем, что было ему дорого. Для Элинор он был лишь полицейским.