Евгения Грановская - Сон с четверга на пятницу

Настя облизнула сухие губы. Дарья покосилась на нее мерцающими глазами и вдруг спросила:

– Ты там была?

– Где? – не поняла Настя.

– В том мире, где ты счастлива.

– Да.

– Что ты для этого сделала?

– Для чего?

– Для того чтобы попасть в тот мир.

– Не знаю. Я просто засыпала.

– Засыпала? – Дарья подалась вперед. – Сможешь меня научить?

Настя напряженно улыбнулась.

– Не думаю, что я сейчас смогу уснуть, – сказала она. – Доктор давал мне лекарство. «Стиксовит». Но теперь мне его отменили.

– Это лекарство помогало тебе засыпать?

– Да.

Гизельс задумалась.

– Я знаю, что делать, – произнесла она после паузы.

Быстро поднялась с кровати Насти, прошла к своей, нагнулась, приподняла кровать за ножку (Настя удивилась тому, с какой легкостью она это сделала), подцепила ногтями паркетину, убрала ее и что-то достала из паза.

Потом так же быстро вернула паркетину на место и поставила на нее ножку кровати.

Плавно и беззвучно скользнула к Насте, присела на край кровати.

– Вот, смотри, – тихо сказала она и разжала кулак.

– Что это? – не поняла Настя.

– Ключи, – громким шепотом проговорила она. – От решетки, от двери и от шкафа с лекарствами. Я украла их много месяцев тому назад.

Теперь Настя и сама разглядела связку из трех ключей на железном колечке.

– Почему ты раньше ими не воспользовалась?

– Приберегала на черный день.

Настя посмотрела на ключи с сомнением.

– Я не смогу вывести тебя на волю, – сказала она. – Ты же понимаешь.

– Я не хочу на волю. Я хочу туда, где ты была. В другой мир! Ты ведь покажешь мне?

Настя сдвинула брови. Несколько секунд она размышляла, затем спросила:

– Когда?

– Прямо сейчас! – ответила Дарья, сжала ключи в кулаке и поднялась с кровати.

Доктор Макарский долил остатки коньяка в стакан и выбросил бутылку в урну для бумаг. Посмотрел на стакан. Тот мягко мерцал в тусклом свете, который давала настольная лампа.

Доктор взял стакан и отпил глоток коньяка. Коньяк жаркой волной пробежал по пищеводу. Очередная порция алкоголя мягко ударила в голову. Макарский улыбнулся и тихо пробормотал:

– Вот так-то лучше.

Впрочем, в улыбке его было больше скрытой горечи, чем радости. Доктор Макарский был стопроцентным ипохондриком. Кроме того, он ненавидел людей. Когда-то на заре своей карьеры он относился к пациентам с жалостью, видя в них больных, которые нуждались в его помощи. Но с годами, когда Макарский убедился в собственном бессилии, чувство жалости ушло, уступив место равнодушию.

Он понял, что психические болезни неизлечимы. Все, что может сделать врач, когда к нему поступает очередной свихнувшийся человек, это вколоть ему дозу успокоительного и ждать, что будет дальше. Вот и все. Максимум, на что способны лекарства (даже самые дорогие и современные), это купировать развитие болезни, замедлить его, да и то ненадолго.

Рано или поздно сумасшествие вернется и возместит свои потери с лихвой. Паранойя, шизофрения, психозы… Доктор Макарский давно не считал их своими врагами. Они были чем-то вроде компании шумных соседей, которые здорово тебе досаждают, но с которыми ничего нельзя поделать.

Макарский допил коньяк, жалея о том, что бутылка так быстро опустела. И тут по коридору загрохотали шаги, заставив доктора напрячься, потом дверь распахнулась, и взволнованный голос проговорил:

– Андрей Петрович, у нас ЧП!

– Что случилось? – спросил доктор Макарский.

– Пациентка Новицкая!

Он почувствовал, как сердце сдавило тисками, и, с трудом разжав губы, спросил:

– Да, и что с ней?

– Она в тяжелом состоянии!

– А Гизельс?

Охранник растерянно хлопнул ресницами.

– Гизельс? А что с Гизельс?

Макарский понял, что сказал не то, что следовало, и едва не выдал себя. На смену пришли любопытство и удивление.

– Так что случилось с Новицкой?

– Она каким-то образом добралась до шкафчика с лекарствами. Выкрала несколько блистеров со снотворным – «Хлоралгидрат», «Метаквалон», «Феназепам», «Стиксовит» – и все это выпила!

Макарский вскочил со стула – так быстро, словно его подбросила пружина.

– Где она сейчас?

– В коридоре! На диване!

– Жива?

– Да. Но спит.

– Идемте!

Макарский ринулся к двери.

Обошлось. Новицкая была жива, хотя и не желала приходить в сознание. Из шкафа она украла кучу таблеток, но не смогла или не успела их использовать. Пропало лишь несколько капсул «Стиксовита».

Доктор Макарский накрыл Настю одеялом, повернулся к Гуськову и сказал:

– С ней все будет хорошо.

– Уверены? – уточнил начальник охраны.

Тон Гуськова доктору не понравился.

– Да, уверен, – ответил он голосом, не допускающим никакой двусмысленности. – Она будет жива. Очнется через час, полтора.

– И никаких последствий?

– Надеюсь, что нет. Вот если бы она выпила целую горсть…

Макарский оставил фразу незаконченной. Гуськов достал из кармана сигареты.

– Это коридор больницы, – напомнил доктор. – Здесь нельзя курить.

– Простите, я машинально. – Гуськов убрал сигареты обратно. Посмотрел на доктора холодным, колким взглядом. – Гизельс у вас в кабинете. Я намерен ее допросить.

– Слово «допрос» – не из больничного лексикона, – сухо произнес доктор. – Я сам с ней поговорю.

– Как скажете.

Когда они вошли в кабинет, Дарья Гизельс сидела на стуле, а рядом с ней стоял охранник Семенов. Макарский окинул пациентку хмурым взглядом. Огромная, дебелая, белобрысая тетка. Сидит и смотрит своими рыбьими глазами – насмешливо, почти издевательски.

Макарский почувствовал злость. Эта психопатка отправила на тот свет почти десяток людей, замучив их до смерти, а здесь она считается пациенткой, и он вынужден с ней возиться уже… Господи, сколько лет она уже тут торчит? Как бельмо на глазу! Как кость в горле!

Когда-то Макарский надеялся с ее помощью защитить докторскую диссертацию, но диссертация так и осталась мечтой, а эта психопатка по-прежнему сидит перед ним и смотрит своими мертвыми, бессмысленными глазами, в которых нет ничего, кроме звериной жестокости и бесчувственности.

Макарский остановился перед Гизельс, поправил пальцем очки и резко спросил:

– Дарья, о чем вы говорили с Настей Новицкой?

Гизельс хлопнула белесыми и длинными, как у коровы, ресницами.

– Кто такая Новицкая?

– Девушка, которая ночевала в вашей палате.

Гизельс едва заметно усмехнулась.

– В моей палате никто не ночует. Кроме меня. Мне даже жратву передают через решетку. Хотя я бы не прочь кого-нибудь приютить. Вот хотя бы этого охранничка. – Она взглянула на Семенова. – Слышь, бугай? Вошел бы ты ко мне ночью, спустил бы с меня штаны и…