Екатерина Лесина - Музыкальная шкатулка Анны Монс

— Но, как все мужчины, он безмерно самолюбив, — матушка вздохнула и погладила руку Анны. — И, потешив его самолюбие, ты получишь многое. Польсти ему…

— Матушка! — Разговоры эти становились невыносимы, однако от возражений Анны Матильда отмахнулась.

— Анна, разве я желаю тебе дурного? — она взмахивала руками, всхлипывала в притворном оскорблении. — Не хочешь слушать меня, послушай Модесту, уж она-то скажет…

…и говорила.

Сестрица заглядывала в гости часто, приговаривая, что родительский дом ей все еще родной. Она же взяла за обычай перебирать гардероб сестры, изымая из него платья, которые, по мнению Модесты, уже вышли из моды или же по иным причинам стали нехороши.

Она была утомительна, назойлива и вновь просила, обычно — денег.

Анна давала, хотя ей было жаль расставаться с рублями, тем паче что и сестрица не бедствовала. Любовники были щедры с нею, и оставалось загадкой, куда Модеста девала их подарки.

— Ох, ты не представляешь, сколько это стоит — сохранить красоту.

Модеста усаживалась перед зеркалом Анны и долго, внимательно разглядывала свое лицо. Она выискивала малейшие морщинки, и седые волосы, и пятнышки на коже, каковые стали бы предвестниками скорой старости. Впрочем, до старости Модесте было далеко, о чем Анна ей часто повторяла.

— Время скоротечно, — отмахивалась сестрица, надувая щеки, чтобы разгладить кожу. — И надобно делать все, чтобы его замедлить, а то будет поздно.

С собой Модеста привозила особые настои, мази, кремы и прочие чудодейственные средства, которые призваны были сохранить белизну ее кожи, густоту волос и крепкие зубы. Она делилась с Анной щедро и в такие моменты добрела, становясь сама собой.

— Дура ты, — говорила она беззлобно, накладывая на лицо темно-зеленую, густую, как глина, мазь. — Я бы на твоем месте…

Модеста жмурилась.

А ведь бывала она на месте Анны, пусть и помалкивала о том. Сколько раз случалось ей увлечь царя? Анна и желала, и не желала знать ответ на этот вопрос. Да и какая разница, если к ней Петр возвращался, а о Модесте вряд ли помнил!

— Не хмурься, от этого морщины появляются. Ты все-то при доме, при матушке, при хозяйстве… если и выезжаешь, то редко. А надо бы чаще, чтоб говорили о тебе. Покажи, кто ты есть…

Самой бы это понять.

Дочь неудачного виноторговца?

Кукуйская царица? Та, в чьей воле решить многие проблемы чужих неинтересных ей людей?

Любовница, задержавшаяся подле Петра дольше прочих?

Несчастная женщина?

Модеста, узнай о подобных ее мыслях, рассмеялась бы. У нее все-то просто: жить надо красиво, с шиком, себя не щадя и других не жалея.

Анна закрыла шкатулку и провела пальцами по сухой, гладкой ее поверхности. Сколько стоит эта вещь? Сама по себе — немного, но… разве ж цена только рублями определяется?

Откинув крышку, Анна еще минуту полюбовалась озером, лебедями и фарфоровой девушкой, а потом велела себе не думать о пустяках. Она отставила царский подарок на полку, недалеко — вдруг возникнет у нее странное желание вновь услышать простенькую мелодию, вновь заглянуть, хоть одним глазком, в прошлое, погрустить о том, что сбылось…

…и помечтать о том, чего с Анной не случилось.

Петр уехал. Он вернется — через неделю, через две, а то и на месяц о ней забудет, заставив матушку Анны волноваться. Но все равно, рано или поздно, объявится царь, обнимет ее крепко, расцелует, обдав тяжелым винным дыханием, и увлечет наверх, спеша удовлетворить свою похоть.

А после велит подать кофию.

И останется, будет расспрашивать о том, как жила Анна… Ничего нового. Все обыкновенно.

Вот только просителей становится день ото дня больше, вот уже и днем Анне слышится привычное:

— Дай…

Весь остаток вечера Ксюша боролась с желанием позвонить Игнату. Ей ведь надо рассказать ему про Анну, бывшую невестой Стаса. И про Эллочку… и, наверное, вообще хотелось ей с ним поговорить, пусть бы он тоже поделился с ней тем, что знает.

Но тут же Ксюша себя останавливала: в конце концов, неприлично навязывать свое общество человеку, если он общения не жаждет. Игнат сам позвонил бы, нуждайся он в Ксюше.

А он не звонил.

И Хайд, подглядывавший за хозяйкой искоса, тяжко вздохнул: ему непонятны были такие глупости и метания, скорее уж удивило, что вечерняя прогулка оказалась куда короче обыкновенной. Нет, Хайд не был в обиде на Ксюшу, ему просто любопытно.

— Я хочу вернуться домой до темноты, — пояснила ему Ксюша. Она сама не могла понять, откуда взялось у нее это престранное желание. Обычно Ксюша темноты не боялась.

И вообще, чего ей бояться, если Хайд рядом? Он огромный и жуткий с виду…

…а ночью голос подал.

Ксюша проснулась оттого, что Хайд запрыгнул на кровать — а делать это ему было строго-настрого запрещено — и стянул с нее одеяло. Ткнувшись холодным носом в ее шею, он заворчал.

— Что случилось? — спросонья Ксюша попыталась отмахнуться от него. — Место…

Ворчание стало глуше.

И Хайд, убравшись с кровати, направился к двери.

— Ты что-то съел? На улицу хочешь?

Только бы не понос… такой беды с Хайдом не случалось никогда, но — мало ли. Однако признаков беспокойства он не проявлял, просто сидел, смотрел на дверь и ворчал.

А потом вдруг голос подал, громко так, что Ксюша даже подпрыгнула:

— Ты что?!

Не хватало, чтобы соседи опять жаловаться начали, как тогда, когда Хайд только-только появился у нее.

Пес поднялся на задние лапы — ростом он был повыше Ксюши, — передними заскреб по железной поверхности двери и зарычал уже во весь голос.

— Там кто-то есть? — Ксюше вдруг стало жутко. Она смотрела на дверную ручку: та дергалась, хотя Хайд и не касался ее.

Кто-то.

Тот, кто знает, что Хайд — интеллигентный пес и не тронет человека. Точнее, думает, что интеллигентный и не тронет, а на самом деле он вполне и порвать способен, когда своих защищает.

— Тише, мальчик, — Ксюша положила руку на вздыбленный загривок, отчаянно пытаясь понять, как поступить правильно. Полицию вызвать?

Или закричать?

Или затаиться… замок ведь уже сменили. И тот, кто стоит по ту сторону двери, вряд ли об этом знает.

Тогда надо просто подождать. Он поймет, что не способен проникнуть в квартиру, и уйдет.

Ксюша на цыпочках подошла к двери и взглянула в глазок: ничего. Темнота и тишина. Опять на площадке лампочку выкрутили. И завтра тетя Стеша будет причитать, что из-за всякого ворья честным людям никакого житья не стало.

— Уходите! — сказала Ксюша громко. — Или я вызову полицию…

На миг она показалась себе глупой — вот навоображала… но тут же из-за двери донеслось скрипучее: