Андрей Константинов - Гоблины. Жребий брошен

Бывший теперь уже главный редактор совершенно по-звериному вцепился в ещё горячую рыбину и принялся рвать её зубами, проглатывая куски практически не разжёвывая. Рая, в близком к шоковому состоянии, переводила взгляд с незнакомца на Иоланту Николаевну, и животный страх окатывал её липкими удушливыми волнами.

— Знаете, барышня, а вы, как никогда, кстати, — с набитым ртом продолжал разглагольствовать Гронский. — Этой ночью мне предстоит длительная командировка, а я, меж тем, всё терзался: как коротать все последующие долгие вечера? И тут появляетесь вы! В этом, несомненно, есть некий дьявольский промысел. Вы не находите? — оценив состояние готовой в любую секунду рухнуть в обморок Раи, Гронский деликатно передвинул стул и помог студентке опуститься на него. — Присядьте, Рая! По старинному русскому обычаю перед дальней дорогой следует немножечко посидеть… Я только закончу дела с Ольгой — она же, как выяснилось, Иоланта — Николаевной и мы с вами сразу отправимся в романтическое автомобильное путешествие. — Гронский снова взял в руку скальпель и подошёл к Ольге. — Итак! Я перед вами вроде как исповедался. Теперь ваш черёд.

— Девочку отпусти. Тогда и поговорим, — мрачно отозвалась Прилепина. Конечно, она и не думала «исповедываться» перед этой мразью, но из прошлого оперативного опыта знала, что если не начать торговаться, преступник способен заподозрить что-то неладное. А сейчас требовалось банально тянуть время: с минуты на минуты в лагере должен был появиться Мешок. Если, конечно, у него снова не случится какой-либо неприятности с очередным «лямбда-зондом». Но о таком варианте развития событий даже думать не хотелось. Потому как — тогда всё. Край.

— Как же я теперь её отпущу? — развёл руками журналист. — Она ведь сразу побежит звать на помощь. Шуметь станет, причитать. А оно нам надо?

— Тогда никакого разговора не будет.

— В Зою Космодемьянскую поиграть решила? Хорошо, давай поиграем.

Гронский оттянул верхнюю пуговицу рубашки Прилепиной и резанул скальпелем по ткани: нитки жалобно лопались и пуговицы, обретая свободу, одна за одной разбегались по полу в разные стороны. Отчаянно завизжала Рая и Гронский, досадливо отложив скальпель, вынужден был прерваться, дабы утихомирить студентку несильным ударом под грудь. От которого та закашлялась и принялась судорожно глотать воздух.

Наблюдая за её реакцией, Гронский вдруг усмехнулся. В глазах блеснуло злое веселье:

— Впрочем, я передумал. Давайте поиграем в другую игру. Иоланта Николаевна, про «Молчание ягнят» я всё понял. А как вы относитесь к порнухе?

— Извините, Константин Павлович, как-то не доводилось, — напряженно парировала Ольга, со страхом начиная догадываться к чему тот клонит.

— Сейчас поправим, ибо в этой жизни человек должен повидать всё. А поскольку у вас этой самой жизни почти не осталось, я просто обязан пойти навстречу. Вот только ротик зачехлим, — в нетерпеливом возбуждении он оторвал кусок скотча и залепил им ольгины губы. — Смотреть можно, а вот комментировать — увы, нельзя… Знаете, когда мы на журфаке изучали историю отечественной журналистики XIX века, мне отчего-то врезалась в память фраза нашего незабвенного классика. Неистового Виссариона Белинского. Он сказал: «Всякий рано или поздно попадает на свою полочку.» Так вот ныне ваша, Иоланта Николаевна, полочка будет верхняя. Уж извините за доставленное неудобство.

С этими словами он легко поднял на руки мычащую, извивающуюся как угорь Ольгу и забросил её на второй ярус кровати. Словно чемодан в поездном купе. После чего обернулся к обезумевшей от страха Рае и демонстративным жестом указал на койку:

— Раечка, прошу! — та, в ужасе таращась на Гронского, отчаянно замотала головой. — Ах да! Пардон! Здесь ведь не прибрано. Простите, Иоланта Николаевна, но придётся немного потесниться.

Журналист сгреб в охапку разбросанные по кровати вещи и переложил их на верхний ярус. Следом туда же направились временно служившая полкой для косметических безделушек геодезическая рейка и теодолит в тяжёлом металлическом футляре.

Закончив «приборку», Гронский схватил Раю за руку и грубо швырнул её на кровать. Сжавшись в комочек, студентка упёрлась спиной в стену и, слабо сопротивляясь, судорожно обхватила руками свои ножки-спички.

— Мама, мамочки! Не надо, ну пожалуйста… Мамочки…

Гронский, присев на корточки, без особого усилия разорвал слабенький замочек рук, развел в стороны девичьи ноги и рывком потянул на себя летние брючки.

— Не надо, ну пожалуйста! — захлёбываясь слезами, отчаянно умоляла его Рая.

Но беспомощность жертвы, похоже, заводила Гронского ещё больше, а показавшаяся из-под брючек узенькая полоска стрингов и вовсе заставила утробно зарычать.

И вот этот его звериный рык окончательно свёл с ума Ольгу. Перекатившись с живота на спину, она упёрлась коленями в стену, сгруппировалась, насколько это было возможно в её незавидном положении, и, распрямившись пружиной, обрушилась со второго яруса кровати вниз. На что она рассчитывала, совершая сей полёт-прыжок, Прилепина и сама толком не понимала. Но времени анализировать и принимать иное лучшее решение не было. А просто лежать беспомощным кулем и слушать, как под тобой маньяк и убийца насилует молоденькую девочку, Ольга больше не могла

Впоследствии прокручивая в голове события того вечера, Ольга вынуждена была признать: по сути, этот её жест отчаяния был однозначно равносилен самоубийству.

От которого Прилепину спас пресловутый черный ящик. Нет, не тот, что устанавливают на самолетах. А всего лишь металлический ящичек с теодолитом, который Гронский минутою раньше опрометчиво забросил на второй ярус вместе с остальным барахлом.

«Эм-жэ квадрат» теодолита, весом брутто около четырех килограммов, ударил продолжающего сидеть на корточках меж раздвинутых девичьих бёдер Гронского и угодил аккурат в височную часть черепа. Так что, когда полсекунды спустя до журналиста долетела и обрушилась на него с грохотом Ольга, тот уже был не-жилец на этом свете. А вот за другой (здесь — за свет, который ТОТ), ничего определённого сказать не можем. По причине недостаточного знания предмета.

Мешок толкнул тяжелую барачную дверь и оказался в длинном слабоосвещенном коридоре. Согласно полученным от Ольги телефонным наставлениям, её комната была последней в левой части крыла. Направляясь туда, он обратил внимание, что именно там располагалась единственная дверь, из-под которой просачивалась полоска света. Похоже, остальные обитатели студенческой коммуны предпочли провести выходные на исторической родине.

Андрей весело побарабанил пальцами по закрытой двери, но ему никто не ответил. Между тем в комнате явно кто-то был. И этот кто-то — Мешок прислушался, — этот кто-то плакал. Да какое там — просто рыдал навзрыд!