Юлия Алейникова - Ангел Смерти

– Откуда вы знаете? – останавливаясь на пороге, спросил Андрей. – Вы же уволились, насколько мне известно?..

– Истинно так. Я уволился, но вот – не забывают меня, позванивают, новости рассказывают. Да вы не стойте, проходите. Вот тапочки. И вы, молодой человек, – поманил замершего на лестничной клетке Амбросимова Родион Михайлович. – Да мы с вами, кажется, уже встречались? – озадаченно нахмурился хозяин, очевидно, стараясь вспомнить, где именно и когда это было.

– Верно, – откашливаясь, ответил Саша, испытывая почти такую же, как и Андрей, неловкость.

Обаяние Родиона Михайловича странным образом действовало на матерых сыщиков, заставляя их забыть о том, что именно привело их в эту квартиру и что именно совершил этот добрый, открытый, наивный, как ребенок, со светлым, кристально-чистым взглядом человек. Глядя на него, человек верил только в хорошее, а все плохое представлялось ему вымыслом из злой сказки.

– Да ведь вы – следователь! – воскликнул Родион Михайлович, лицо его озарилось улыбкой и искренним облегчением. – Вы допрашивали меня по поводу того убитого возле гаражей мужчины, уже больше года тому назад.

– Точно, – коротко кивнул Саша, ища взглядом поддержки Андрея.

Но Андрею было сейчас не до поддержки приятеля, он собирался с силами, чтобы обвинить этого славного доктора в совершении пяти преднамеренных убийств.

– Да вы проходите! – вновь оживился Родион Михайлович, указывая гостям на дверь в комнату.

Родион Михайлович Алферьев проживал в небольшой, давно не ремонтировавшейся квартире с двумя смежными комнатами и маленькой кухней. Стены комнаты, куда он пригласил гостей, были оклеены старомодными бумажными обоями коричневато-бежевого цвета. Такого же оттенка были висевшие на окнах шторы. Мебель, хоть и содержавшаяся в порядке, была уже старенькой и немодной, но почему-то именно из-за этой старомодности квартира казалась невероятно теплой и уютной. Казалось, что жизнь здесь словно бы замедлила свой бег, и от этого становилось спокойно на сердце. Умиротворение укутало сыщиков, как пуховое одеяло.

– Вы посидите минутку, а я чайку принесу, своего, фирменного. Когда вам еще попить такого доведется? – взглянув на гостей кротким, пронизывающим до костей взглядом, печально произнес Родион Михайлович и вышел из комнаты.

– Господи, я уже и забыл, какой он… – промакивая пот на лбу, тихо заметил Амбросимов. – Лучше бы ты кого-нибудь другого с собой взял! У меня от его благости все внутри переворачивается, словно я какого-то святого мученика арестовывать пришел!

– Ты эти настроения оставь! Мне все происходящее не больше твоего нравится, – сердито буркнул Андрей. – И потом, что это тебя на святых мучеников потянуло? Ты что сейчас расследуешь?

– Кражу в соборе, с убийством ночного сторожа, – краснея, ответил Сашка. – У них настоятель такой – как побеседую с ним, все в душе наизнанку, я даже жития святых читать начал! – приглушенном шепотом, словно бы о чем-то постыдном, сообщил Амбросимов.

– Ясно. У нас с тобой не жития, а пять умышленных убийств, так что соберись, – откидываясь на спинку кресла, быстрым шепотом велел ему Андрей, потому что на пороге появился хозяин дома с подносом в руках.

– Ну, вот. Угощайтесь. По вашим лицам вижу, что целебная сила иван-чая вам сейчас не помешает. – Приговаривая эти слова, Родион Михайлович уселся на диван между гостями и разлил напиток по чашкам, отпил несколько неспешных глотков чая и взглянул на Андрея: – Вы не смущайтесь, Андрей Петрович, говорите. Точнее, спрашивайте. Вы ведь по делу пришли? Вот и начинайте.

Андрей тяжело вздохнул: мантра о пяти убийствах никак не желала работать, и видел он перед собой лишь одинокого пожилого человека – невероятной доброты и отзывчивости, человека, пережившего личную трагедию и не смирившегося с ней. И сердце его ныло от жалости, вопреки всякой логике и здравому смыслу.

– Так что вас привело ко мне, Андрей Петрович? – отпив еще несколько глотков чая, спросил Родион Михайлович.

– Мы пришли к вам по поводу гибели Кострюкова Николая Степановича, – вскидывая на собеседника глаза, ответил Андрей.

– Конечно… Когда я увидел вас вдвоем, я так и подумал, – кивнул Родион Михайлович, и ни его голос, ни кроткое выражение лица никак при этом не изменились. – Вы меня арестуете?

– Да. У нас достаточно материалов, чтобы предъявить вам обвинение в нескольких убийствах, – сдержанно ответил Андрей.

– Ну, что же… – Родион Михайлович поставил на стол чашку и взглянул на своих гостей: – Вы меня осуждаете?

Саша Амбросимов сперва покраснел, потом побледнел и понурил голову, пряча тоскливый, как у собаки, взгляд.

А Родион Михайлович взглянул на Андрея:

– А вы?

– Добро, опускаясь до уровня сведения счетов со злом, само становится злом. И ничего тут не изменишь. Творить добро можно, лишь наполнив сердце любовью. А в убийстве нет ни любви, ни доброты. Это не правосудие, не справедливость, а просто самосуд и убийство, – тихим, очень грустным голосом ответил Андрей. – Я много думал об этом в последнее время, и поэтому мой ответ получился таким напыщенным. А вообще, мне было трудно, потому что вы мне нравитесь, и мне очень хотелось как-то оправдать вас. Но я не смог.

– А как же расхожая фраза о том, что добро должно быть с кулаками? – без всякого намека на спор спросил Алферьев.

с горечью процитировал Андрей.

Это стихотворение попалось ему на глаза случайно, примерно неделю тому назад, и словно стало ответом на мучившие его вопросы. Оно настолько крепко легло ему на сердце, что он его даже выучил.

– Да, об этом я тоже думал, – добавил он.

– Знаете?.. – глядя куда-то в сторону, проговорил Родион Михайлович. – Когда умерла Женя, я заболел. Мне было больно каждый миг, каждую секунду. Так больно, что пришлось уйти с работы. Я постоянно забывал о том, где я нахожусь и что именно должен делать. Меня терпели, сколько могли, а потом отправили на пенсию. Это было правильно, я стал опасен для пациентов. Но, оказавшись дома, наедине со своей болью, я испугался, что либо умру, либо сойду с ума. Меня тянуло то на кладбище, то в больницу, и однажды я натолкнулся на Кострюкова. Мы столкнулись с ним нос к носу, на парковке, возле больницы. Он меня, конечно, не узнал, но с того времени я начал следить за ним, – с совершенно спокойным, бесстрастным лицом проговорил Родион Михайлович. – Я сам еще не понимал, зачем это делаю. Я встречал его у его работы, провожал до дома, бродил возле его подъезда в выходные… Это была мания, и длилось это несколько месяцев подряд. А потом мне пришла в голову мысль: если он умрет, возможно, мне станет легче. Боль уйдет, и я смогу жить дальше. Но надеяться на то, что здоровый мужчина средних лет вдруг возьмет и загнется мне на радость, было бы глупо. И тогда мысль об убийстве впервые меня посетила. Я подумал, что, возможно, Женя – не единственная его жертва. Такое наплевательское отношение к чужой жизни наверняка не прошло бесследно для его пациентов. Но изучать биографию Кострюкова я не стал. Просто принял решение. А потом мне пришла в голову мысль, что было бы гораздо удобнее поселиться поближе к нему, чтобы больше времени оставалось для слежки. Продать свою квартиру я не мог. Это была наша с Женей квартира, но у нас имелись сбережения на черный день, а чернее дня, чем день ее смерти, я представить себе не мог, поэтому решил снять квартиру поближе к Кострюкову. Я ждал полтора месяца, пока не поселился в соседнем подъезде.