Анна Шахова - Тайна силиконовой души

Митрохин приехал в Яв-ск к полудню. Крошечный городишко представлялся типичным представителем периферийной России начала двадцать первого века. По большей части низкорослый, малоухоженный, а местами разящий наповал контрастами. Чудовищная дорога, по которой Дмитрий, матерясь, совершил слалом на своем взбрыкивающем «жигуленке», угодив-таки колесом в роковую колдобину, что чуть не стоила железной кляче подвески, соседствовала с пышностью фасада местного банка. К его розово-лимонному зданию, изукрашенному ажурными оконными решетками, примыкало самое старое и захиревшее строение городка – одноэтажный черный сруб о трех оконцах, обгоревший с одного боку, но мужественно кривящийся вторым, пока целым, боком с крыльцом. На окнах избушки даже болтались занавески, а на крыше имелось какое-то подобие антенны. Рекламная растяжка стриптиз-клуба с подбадривающим посетителей названием «Надежда» помещалась перед поворотом на Храм Троицы Живоначальной, о чем путников оповещал железный, слегка, правда, винтообразный указатель. У этого поворота Митрохин спросил местную бабку, сосредоточенно тянущую за собой сумку-тележку, о нахождении улицы Красной, где и должен был располагаться специнтернат. Бабка решительно отправила опера назад и влево, на что остановившийся гражданин в очках, усах и трениках, не достававших ему до щиколоток, обругал бабку «сусаниным херовым» и показал Митрохину, что поворачивать нужно как раз к храму, а там уж рукой подать.

Сделав пару кругов по городу, пунцовый и потный слаломист Митрохин подъехал наконец к серому зданию интерната для умственно отсталых и психически больных детей, который именовался «Детский специнтернат № 2 г. Яв-ска». Учреждение находилось почти при въезде в город, но было загорожено новенькой многоэтажкой «под кирпич». Оказывается, улицу переименовали, и теперь она называлась Болотной, так как исторически здесь располагалось известное на всю округу болото. Рассуждая о кондовости властей, которым воспоминание о болоте оказалось так дорого, оперативник направился в богоугодное заведение.

Открыв дверь, Дмитрий сразу ощутил особый, безнадежный запах казенного медучреждения – в нем неизменными оставались четыре компонента: щи (любая стряпня тут ароматом приравнивается к щам), человеческие испражнения, хлорка и медикаментозный дух, который собирательно можно определить как запах йода. Все это растворялось в пространстве здания с высокими потолками, теряло концентрацию, но годами пропитывало зеленые стены, которые будто сами источали этот мерзкий запах. У входа в темноватый, длинный коридор располагалась будка охранника, который грозно выдвинулся навстречу при виде незнакомца. Пыхнув на Митрохина «свежаком», вохровец изучил документы оперативника и нехотя объяснил, как найти кабинет директора. Поднявшись на второй этаж, дивясь на тишину и безлюдие, Митрохин натолкнулся на запертые пластиковые двери. Впрочем, они тут же распахнулись: охранник, видимо, предупредил о приходе полицейского, которого встречала веселая румяная женщина в белом медицинском халате. Она оказалась старшей медсестрой «лежачего» отделения, которое располагалось на втором этаже в правом крыле. В левом находилась администрация. Полнотелая Алла Диодоровна бойко следовала по интернатскому коридору, чистенькому и не такому уж мрачному. Стены были отделаны светленькими панелями, пол застелен новым линолеумом с рисунками античных ваз. Двери сверкали белоснежной краской, и на них висели добротные таблички: «Архив», «Бухгалтерия», «Комната отдыха», «Главный врач», «Сестра-хозяйка».

– А что за лежачее отделение в интернате? – удивился Дмитрий.

Пожав плечами, Алла Диодоровна сокрушенно вздохнула:

– А как вы думали? У нас бывают детки с серьезными патологиями. Некоторые обречены чуть не с рождения. Это же все в основном чада алкоголиков и асоциальных элементов – мне ли вам, Дмитрий Анатольевич, объяснять, что это за контингент.

Медсестра распахнула дверь с табличкой «Директор. Клыков Василий Геннадиевич». В небольшой уютной приемной, оснащенной и компьютером, и плазменным телевизором, и кондиционером – в комнате было очень прохладно и свежо – за столом сидела сногсшибательная намакияженная красотка, которая значительно органичнее смотрелась бы в стриптиз-клубе с растяжки.

– Женечка, Василий Геннадиевич предупрежден?

– Да-да, он ждет. Но скоро ведь планерка, – красотка изобразила недовольство визитом какого-то непрезентабельного «мента».

В кабинете с кожаной черной мебелью, еще более шикарным, чем у красотки, телевизором и, даже, кажется, антикварными шкафом и комодом, их встретил молодой, обрюзгший блондин с поразившим Митрохина взглядом: настолько ничего не выражающим, что он в полной мере характеризовался как рыбий. Выпуклые, бесцветные глаза смотрели будто не на Митрохина, а сквозь него. Когда после рукопожатия и представления оперативника директор пригласил его сесть за овальный стол для совещаний, Дима догадался, что Василий Геннадиевич чуть ли не мертвецки пьян. Движения его были подчеркнуто осторожные и плавные, речь расслабленная и нечеткая.

– Чем об-бязаны? – директор облокотился на стол, пытаясь не потерять точку опоры, для чего слегка балансировал.

Митрохин достал фотографии Маргариты Скупиной, разложил их перед пьяницей, который ему определенно не понравился в качестве директора интерната. «И этого упечь в “Надежду” – барменом», – подумал Дмитрий.

– Меня интересует личное дело, судьба, связи, словом, вся информация об этой вашей воспитаннице, Маргарите Скупиной.

Директор, посмотрев на год, значащийся на интернатской фотографии, присвистул:

– Да это хрен когда было! Уж пять… нет, шесть директоров сменилось. Я тут всего второй год. Вот, порядок немного навел. – Он хотел повести рукой окрест себя, но, чувствуя, что маневр опасен для его координации, снова привалился к столу.

– Василий Геннадиевич! – бойко вступила медсестра. – Давайте я товарища лейтенанта отведу в архив. Что-то он, может, и найдет там. А у нас тут, конечно, никто не помнит тех деток.

Директор обрадовался идее Аллы Диодоровны:

– Вот, верно. Там у нас старожил рулит всем – Элла Горислав-вна. Она, может, помнит эту подругу. Кстати? – Василий Геннадиевич откинулся на стул, нахмурил низкий лоб. – А что она натворила? С этих шибанутых никакого спросу быть не может – ур-роды больные, – с отвращением сказал директор.

Алла Диодоровна, вскочив со стула и пытаясь сгладить тон директора, схватила опера за рукав и потащила из кабинета.

В коридоре доверительно зашептала:

– Очень тяжелая работа. Вот немного расслабился. Вы уж извините его.