Галина Романова - Ведьма отмщения

Он поймал себя на мысли, что немного повеселел. Взял в руки старую алюминиевую вилку, пододвинул тарелку поближе и принялся уминать остывшую гречневую кашу. Он съест все до последней крупинки, потому что это очень важно для его организма. Даже если это и невкусно, он все равно съест. Потом он вымоет посуду, приберется в квартире, выйдет на улицу и посидит на скамеечке часок с дворовыми кумушками. У них, как по расписанию, с одиннадцати до двенадцати – час обмена новостями.

– Мы не сплетничаем, дамы! – склонялся он к каждой сморщенной ладошке с поцелуем. – Мы обмениваемся информацией!

Потом он прогуляется, пообедает где-нибудь в городе, вернется домой, поспит часок, сходит на стадион. Там у него другая компания имелась, ходили они неспешно кругами, он иногда бежал трусцой рядом с ними. Там обменяется информацией. Вернется к ужину домой. Приготовит, съест, посмотрит телевизор.

Если Мишка явится сегодня, можно будет обойти тошный разговор стороной и просто пообщаться, как раньше. Можно Машке позвонить, полюбопытствовать, как ее дела. Грешно признаваться, но он испытывал тайное удовлетворение от ее изменившегося голоса. Лишился прежних уверенных ноток, лишился. Подрагивающим стал, заискивающим. Позавчера дочка так вообще его здоровьем обеспокоилась.

Прямо в трубку хотелось плюнуть! Чтобы оглохла она от его плевка!

Здоровье его стало ее беспокоить, как же! Полиция, небось, всю холку истрепала ей своими вопросами, вот и об отце вспомнила. Когда в наследство вступала и деньгами ворочала на работе, небось, о нем не думала!

Как из дома-то их с Мишкой погнала, стерва, а! Как наорала на них тогда! Мишка всю дорогу матерился.

Ладно, жизнь все расставляет по своим местам. И тут все наладит, как надо.

Сергей Иванович убрал веник за мусорное ведро, протер подмышки мокрым полотенцем, помусолил шариком дезодоранта, надел свежую футболку, спортивный костюм, присел в прихожей на маленькую тумбочку, чтобы обуться, и тут в дверь позвонили.

Кто бы это мог быть?

Он вдруг забеспокоился. К нему никогда никто не приходил в это время – с десяти утра до одиннадцати. Никто никогда! У Мишки ключи. Машка всегда звонит, прежде чем приехать. Да и была она тут год назад, наверное. Не жалует отчий дом, зажралась.

– Кто? – строго спросил Сергей Иванович, подкравшись к двери с кроссовками в руках.

У него почему-то вдруг отчаянно заколотилось сердце. Волнение ли то было или испуг, он сказать не мог. Но даже во рту пересохло.

– Это я. Твоя дочь, папа.

Сказано было очень тихо. Он не разобрал и повторил:

– Кто, кто?

– Это я, папа. Твоя дочь.

Голос был женский, он не мог ошибиться. И будто на Машкин похож. Только тихо говорит чего-то. Хотя…

Хотя у нее голосок подсел после того, как в ее доме убитую подругу нашли. Чего приперлась-то к нему в такое неурочное время, интересно? У папки на плече поплакать? Ишь ты, даже на работу свою наплевала ради родительского утешения. Ну что же, он готов ее выслушать. Готов посочувствовать. И даже советом помочь. Только вот пусть она половину дома Мишке отпишет. А то и весь! А что?! Вдруг ее посадят? Не найдут убийцу, на нее все спишут и посадят. Кому тогда дом-то останется? Вовке? Так кобелирует он, по слухам, направо и налево. Он на второй день в квартиру и в дом свою постельную шавку притащит. Мишка будет на съемном жилье мыкаться. Все равно с кем, хотя бы даже и с проституткой своей. А Вовка одним задом сразу на два дома жить станет?

Нет уж, Машенька! Увольте! Коли пришла к папке за советом и сочувствием, будь любезна выслушать все до конца.

Сергей Иванович прокашлялся, проговорил, будто немощно и болезненно:

– Щас, доча, щас. Что-то сердце прихватило…

Он на цыпочках вернулся к низенькой тумбочке, поставил кроссовки возле нее, носочек к носочку. Поправил седые волосы перед зеркалом, напустил в глаза скорби и страдания и тогда только прошаркал к двери.

Дверь открыл, шагнул назад. Широко распахнутыми глазами наблюдал за тем, как она переступает порог, как ухмыляется премерзко, глядя на него сверху вниз.

– Ты-ыы??? Ты чего это, а??? – просипел он, увидав в ее руках резиновую дубинку с металлическим наконечником. – Ты чего это удумала-то, а???

– Пошел вперед, папа! – она уперлась металлическим наконечником в его дряблую шею прямо под подбородком. – Пошел! У меня оо-очень мало времени.

– Так и не проходи, чего ты, а? – предложил он ей заискивающим, дребезжащим голосом, похожим на козлиное блеяние.

– Я и так у тебя чрезвычайно редко бываю, папа. Есть разговор. Важный разговор, папа.

Дубинка легонько ударила Сергея Ивановича под лопатками. Легонько ударила, а у него все тело заныло. Теперь уже от страха. Черт знает, что на уме у этой чертовой девки! Возьмет вот ему и черепок проломит. С нее станется, она всегда казалась ему сумасшедшей.

– Сядь!

Металлический наконечник дубинки опустился на край дивана. Сергей Иванович послушно сел, сдавил коленками подрагивающие старческие ладони. Вспомнил, как ныла душа у него за завтраком. Понял теперь, что чувствовала его душа, все чувствовала.

– Есть разговор. – Она села напротив на стул, закинула ногу на ногу. Принялась поигрывать дубинкой, легонько тюкая ею по голенищу своего сапога.

– Говори, раз пришла. Я слушаю.

Он раздвинул губы в улыбке, хотя внутри все дрожало от страха. Ее улыбка внушала ему ужас. Дикий, первобытный, от которого хотелось визжать, забившись в дальний темный угол, и не выходить оттуда, пока все не закончится.

– Ты мне должен, в курсе?

Он согласно мотнул головой. Раз она так считает, пусть так и будет.

– О-очень много должен, за то, что недолюбил, за то, что…

У нее вдруг сдавило горло спазмом, и голос сел до сипа. И глаза наполнились слезами, видимо, от жалости к себе – сволочуге. Она запрокинула голову назад, и светлые кудряшки рассыпались по плечам и спине. Быстро справилась со слабостью, которая его, спору нет, порадовала.

– Согласен?

– Да. Недолюбил, – кивнул он еще раз.

– Отлично, папа! – Она озорно и незнакомо сверкнула в его сторону глазищами. – Тогда ты понимаешь, что пришло время платить по счетам?

– Понимаю, – осторожно согласился он, и душа снова заныла.

Все ведь сейчас выпотрошит, гадина! Все вытащит из него, все до копейки, все до цента! Ему его сбережения душу грели! В самый тяжелый час вспомнит, бывало, о накоплениях и тут же радуется. Ему бедная старость не грозит, он побираться не станет.

А чего же теперь-то? Теперь он будет нищ и гол, как сокол?!

– Если понимаешь, плати! – предложила она и выразительно потерла перед его носом большим и указательным пальчиками.

– Сколько? – еле выдавил из себя Сергей Иванович и понял вдруг, что трясется всем телом, как лист осиновый на ветру. – Сколько ты хочешь?