Виктор Пронин - Высшая мера

- Понимаешь, старичок, - говорил Апыхтин отстранение, будто и не его это были мысли и желание сжечь Вахромеева принадлежало не ему вовсе, а подчинялся он законам - давним, суровым и непоколебимым. - Понимаешь, старичок, я хочу выиграть немного времени, чтобы эксперты, разбирая твои головешки вонючие, не знали даже, мужик это был или баба… Ты с бабами круто поступал, вот менты и подумают, что, наверное, еще одну порешил с помощью огня. Проволока на твоих ногах останется, понимаешь? И на руках останется, а рост у тебя не мужской, бабий рост. Кому принадлежит дом, они быстро установят. Им и в голову не придет, что кости с кусками обгорелого мяса - это ты и есть! Представляешь, сколько будет хохота, когда все обнаружится?

Апыхтин выплеснул остатки бензина на голову Вахромеева и отставил банку в угол.

- Слушай, - прохрипел Вахромеев. - Слушай…

- Минут за пять здесь газу наберется столько, что он наверняка взорвется. Как ты думаешь? - В движениях Апыхтина, в его голосе появилась какая-то замедленность, но Вахромеев знал и это состояние. Это было вовсе не сомнение или колебание, вовсе нет, это было прощание с ним, с Вахромеевым.

- Слушай, - повторил он, - третья доска от входа поднимается… Там деньги… Забирай и уходи.

- А ты выживешь?

- Выживу. Хотя от этого бензина дышать уже нечем.

- И меня не тронешь?

- Не трону.

- Верю. - Апыхтин взял разводной ключ, подошел к двери и убедился, что третья доска от входа действительно приколочена недавно - и выступает на два-три миллиметра, и стоит как-то наискосок, и под плинтусом щель… Видимо, действительно доску эту поднимали время от времени. Апыхтин подцепил ее ключом и вывернул - она была прихвачена двумя небольшими гвоздями. Под доской оказался тайничок - вырытая в земле ямка.

Сдвинув слой земли в сторону, Апыхтин увидел целлофановый пакет. Не торопясь вынул его из ямки, отряхнул, чтобы осыпалась земля, заглянул внутрь. Там лежал сверток из плотной оберточной бумаги. Надорвав его, убедился - внутри доллары, плотными новыми пачками. И даже перетянуты фирменными бумажными полосками. Знал он эти полоски, узоры на них знал.

- Это все, что осталось от Кати и Вовки, - пробормотал он.

- Ну? Убедился? Настоящие деньги?

- Вроде, - равнодушно сказал Апыхтин и опустил сверток в сумку, бросив сверху разводной ключ из прекрасной шведской стали. Оглянулся - не забыл ли чего такого, что не сможет сгореть. Нет, ничего не забыл. На столе осталась клейкая лента, но она ему еще пригодится.

- Деньги взял - отпускай.

- Это что, закон такой?

- Да! Закон! Сучий ты потрох!

- Какое интересное у тебя ругательство… Надо запомнить, вдруг пригодится.

- Отвязывай, - просипел Вахромеев.

- Нет, старичок… Не буду я тебя отвязывать. - Апыхтин взял со стола скотч и подошел к Вахромееву.

- Я вспомнил, - прошептал тот, побледнев от ужаса предстоящего. - Я вспомнил. Наш заказчик… Словечко у него все время выскакивало - фиг… На фиг, говорит, мне это знать, на фиг мне это слышать, на фиг ты мне это говоришь… Словечко у него такое все время на языке - фиг… Понял?

- Надо же, какой странный заказчик, - пробормотал Апыхтин озадаченно. - А как, говоришь, твоего братишку зовут?

- Гоша он! Григорий!

- И тоже Вахромеев?

- Двоюродные мы! Отцы у нас - братья родные! Ты про деньги? И у него есть деньги! Он тоже полсотни отвалит! Ну?!

- Водкой, говоришь, торгует?

- У входа на Центральный рынок! Киоск у него!

- Водка-то… фальшивая небось?

- А тебе-то что?! Зато дешевая! С такими деньгами ты теперь можешь пить все, что угодно!

Апыхтин поймал себя на том, что тянет время, ему нужно было через что-то переступить в себе, чтобы нанести завершающий удар.

И он переступил.

Закрыл глаза, усилием воли вызвал в себе картину залитой кровью квартиры, увидел рану на шее у Кати, увидел черную дыру в виске у Вовки и, тряхнув головой, открыл глаза.

Уже не колеблясь, он взял клейкую ленту и, не обращая внимания на отчаянные крики Вахромеева, быстро заклеил тому рот, несколько раз обернув ленту вокруг головы, но уши оставил свободными, чтобы тот слышал его слова, слышал шипение газа, голоса соседей в темном саду, шум проезжающих машин. Чтобы он слышал жизнь.

В полной, мертвой тишине на Апыхтина смотрели белые от ужаса глаза Вахромеева, а он все продолжал наматывать ленту вокруг его головы, каждый раз покрывая все новым и новым слоем его рот, из которого, похоже, уже никогда не вылетит ни звука.

Апыхтин еще раз осмотрел окна, чтобы убедиться - рамы подогнаны плотно. Осмотрел дверь, она тоже была в порядке.

И повернул краник газовой трубы.

Раздалось сильное, уверенное шипение.

- Прощай, старичок, - сказал он, обернувшись уже от двери. - Не поминай лихом. За все, старичок, надо платить, за все надо расплачиваться.

И вдруг Апыхтин увидел слезы на глазах Вахромеева. Он удивился, подошел ближе, провел рукой по щеке.

- Надо же, слезы… У тебя и слезы, оказывается, есть, ты, может быть, даже живой? Никогда бы не подумал. А все говорят - отмороженный… Надо же… А уж, по слухам, такой крутой, такой крутой, что дальше и некуда. Наверное, о брате переживаешь? Не надо, вы с ним скоро опять будете вместе. Я тебе это обещаю. Прощай, старичок.

Выйдя в коридор, Апыхтин закрыл дверь на два оборота ключа. На всякий случай. Он давно уже привык все делать наилучшим образом, как можно надежнее, долговечнее, добротнее. Как в банке, так и во всех остальных своих делах, весьма далеких от банковских.

Подхватив поудобнее свою сумку, он прошел на соседний участок, постоял, прислушался, но, не заметив ничего подозрительного, быстро вышел на улицу тем же путем, что и пришел, - отодвинув в сторону часть подгнившего забора.

Оглянулся.

В доме Вахромеева было тихо, окна, задернутые плотными шторами, светились в ночной темноте мирно и даже с какой-то гостеприимностью, словно приглашая случайного прохожего заглянуть на чашку чаю, на рюмку водки, на беседу - долгую и неторопливую.

До площади, где он оставил машину, Апыхтин добрался минут за пять. Автомобиль стоял там же, хотя плотный ряд машин заметно поредел. Освещение было слабое, тусклое, и вряд ли кто мог заметить маленькие нашлепки на номерах его машины.

В соседних киосках Апыхтин купил хризантемы с горьковатым запахом и конфеты в золотистой коробке. Он знал, что покупка бестолковая, что в коробке в основном картон и фольга, конфет там совсем немного, штук пять-десять, но знал он и то, что женщины чаще ценят не сами конфеты, а факт подарка, цену, внешний вид - это дает им ощущение причастности к этому пусть фальшивому, но все-таки великолепию.

Придавать истинный вид своим номерам Апыхтин не стал, на случай задержания у него была вполне убедительная отговорка: мальчишки пошутили, пока он отлучался по своим чрезвычайно важным делам личного характера.