Стеф Пенни - Невидимки

— Нет. Никаких подробностей я не знаю. У меня просто есть… — Я пожимаю плечами: как бы это описать? — Пустое место в этом семействе.

Она косится на Консидайна:

— И что наводит вас на мысль, что наш труп может заполнить ваше пустое место?

— Ну, они всегда утверждали, что мать ребенка — Роза Вуд, несколько лет назад пропавшая без вести. Но когда мы ее разыскали, выяснилось, что у нее никогда не было ребенка, и факты это подтверждают. Она не может быть его матерью. Выходит, они лгали. Понятное дело, что у ребенка должна быть мать, но она как сквозь землю провалилась. Когда отец ребенка узнал о том, что на Черной пустоши нашли труп, он… э-э… ну, в общем, после того, как я угостился ужином, который он для меня и приготовил, я угодил в больницу с тяжелым отравлением.

Я демонстрирую ей свою правую руку.

— Кисть у меня до сих пор почти полностью парализована. А сам он пустился в бега.

— Отравление спорыньей, — говорит Консидайн.

Мой рассказ явно производит на доктора Хатчинс впечатление.

— Спорыньей и беладонной. Мне слабо верится, что два ядовитых растения одновременно попали в еду ко мне — и больше ни к кому — по чистой случайности. Я убежден, что он что-то знает о трупе с Черной пустоши. Его поведение по меньшей мере подозрительно.

Доктор Хатчинс откидывается на спинку кресла.

— Мистер Лавелл, какая у вас насыщенная жизнь! Так-так. ДНК ребенка каким-то образом получить можно?

— Я не знаю. Он сейчас в больнице.

— Вот как? По какому поводу?

— Он страдает каким-то хроническим заболеванием, которое пока не могут установить. Оно, судя по всему, наследственное. Многие члены его семьи страдали тем же заболеванием, и некоторые из них умерли в юном возрасте — в основном мужского пола, насколько мне известно. Его отец в детстве тоже был болен, но поправился.

— Все чудесней и чудесней. Прямо как Романовы.

По всей вероятности, выражение моего лица выдает неведение.

— Это русские цари. Только у них в роду была гемофилия. От нее не вылечиваются.

Она строит гримаску. Я не могу понять, что это означает.

— Итак, вы считаете, что наш неопознанный труп может принадлежать матери этого ребенка и что она оказалась там при участии его отца?

— Во всяком случае, такой шанс есть.

Доктор Хатчинс барабанит ручкой по столу и кажется погруженной в какие-то размышления. Потом снимает очки и трет пальцами переносицу.

— Это любопытно.

Она достает какие-то бумаги, исписанные убористым почерком, и пару минут внимательно их изучает. Я уже начинаю думать, что больше она ничего говорить не собирается, когда она, не поднимая глаз, спрашивает:

— Что вы знаете о судебно-медицинской остеологии?

— Почти ничего. Так, прочитал пару книжек…

Она пренебрежительно отмахивается:

— Люди обычно считают, что тут все совершенно очевидно. Пол, возраст — все можно определить однозначно. Но это не так. Конечно, в некоторых случаях все просто — когда мы находим целый скелет или когда есть подкрепляющие обстоятельства. Но редко когда можно со стопроцентной уверенностью делать выводы по одной только твердой ткани. Даже когда в твоем распоряжении есть идеально сохранившаяся кость из тех, что имеют диморфические особенности по половому признаку, — скажем, лобковая. Казалось бы, если она квадратная, перед нами женщина, а если треугольная — мужчина. Но как быть, если ее форма — нечто среднее между первым и вторым?

С этими словами она устремляет на меня взгляд. Отчасти для того, чтобы увидеть мою реакцию, отчасти, подозреваю, потому, что ей нравится звук собственного голоса. Я не виню ее за то, что она заставляет нас ждать; по-моему, она заслужила это право.

— И чем скелет младше, тем все с ним сложнее. Но такой задачки, какую задал нам этот скелет, у меня давно не было. Конечно, у нас пока есть всего несколько костей. И почти все из них повреждены. Но есть и другие признаки, которые все осложняют. К примеру, размер: они очень маленькие. По некоторым признакам я бы даже сказала, что детские, но другие признаки и эпифиз предполагают более старший возраст на момент смерти.

Повисает пауза, видимо, для того, чтобы мы двое могли задаться вопросом, что бы это значило.

— Ну и какого она, по-вашему, была возраста?

— Юношеского, скажем так. От тринадцати до восемнадцати; более точную оценку на данном этапе я дать не могу.

— Ясно… но это девушка?

— Судя по размеру и форме костей, которые мы нашли, они с большей вероятностью принадлежат женщине, но что-либо утверждать с определенностью я смогу лишь после того, как мы найдем какую-нибудь из диморфических костей.

Она кивает Консидайну:

— Ты рассказал ему, что мы обнаружили вчера?

Тот качает головой.

— Вы что-то нашли? Что? — спрашиваю я.

— Обрывок золотой цепочки, — говорит Консидайн. — Не особенно дорогой. Она разорвана, но обнаружили ее рядом с фрагментами позвоночника, так что можно предполагать, что она была на нашем трупе в момент погребения.

— Значит, мотив ограбления маловероятен.

— Но там было кое-что еще. Кое-что намного более… странное…

Хатчинс перехватывает инициативу, очевидно не желая уступать ему главную роль. К моему удивлению, Консидайн, похоже, ничего не имеет против.

— Рядом с телом мы обнаружили множество фрагментов растения, как вы могли бы предположить, но в этом случае дело обстоит несколько иначе. Примерно в четырех футах под землей, на той же глубине, что и тело, оказалось несколько стеблей, связанных вместе ниткой. Это вам ничего не напоминает?

Чувствуя себя школяром, вызванным отвечать урок к доске, я высказываю предположение:

— Букет цветов?

Она улыбается, ожидая продолжения.

— Но… разве такое возможно? — изумляюсь я. — Растения не пролежали бы так долго в земле. Они должны были очень быстро сгнить.

Ее улыбка становится шире.

— Обычные цветы — да. Но эти были деревянные. Деревянные хризантемы, представляете?

В кабинете повисает оглушительная тишина.

— Они… можете описать, как они выглядят?

— Ну, они не слишком хорошо сохранились.

— А они не похожи на самодельные?

Хатчинс с Консидайном переглядываются.

— Я бы сказала, что они самодельные, но выполнены довольно искусно. На детскую поделку не тянут.

Сердце у меня начинает учащенно биться, но важность этой находки, которую я чую нутром, облечь в слова мне — пока что — не удается. Я пытаюсь аккуратно сформулировать вопросы:

— А по костям можно определить, рожала женщина или нет?

— С абсолютной достоверностью — нельзя. Но если бы нам удалось найти тазовые кости, от этого можно было бы хоть как-то оттолкнуться; иногда на них остаются следы. Мы все живем надеждами, верно, Консидайн?