Анна Малышева - Трюфельный пес королевы Джованны

«Половина восьмого. Вечера или… утра?!» Схватив сумку, стоявшую рядом с тахтой на полу, Александра отыскала на дне телефон. Он жалобно пискнул, едва оказавшись у нее в руке, сигнализируя о пропущенном вызове. Художница взглянула на дату и тихо ахнула. Она беспробудно проспала больше половины суток! За окном медленно, сквозь метель, рассветало. Наступал новый день.

Пропущенных вызовов оказалось два. Первый был сделан вчера вечером, звонила мать. Второй – несколько минут назад. Это был номер Птенцова. Вероятно, приглушенный звонок, раздавшийся в сумке, и разбудил ее.

Александра ошеломленно растерла ладонями лицо, пригладила волосы. «Неужели я больна и от слабости так заспалась?» Художница ощущала легкую лихорадку, проявившуюся еще вчера, но жара как будто не было. Она немедленно перезвонила домой.

К телефону подошел отец.

– Жаль, что тебя нет, ведь воскресенье, – сказал он в ответ на ее приветствие. – Все же потянуло обратно, как я и думал. Привычка – дело страшное. А подружка твоя совсем разболелась.

Последние слова он произнес как будто даже с удовлетворением. Александра не в первый раз замечала, что люди, имеющие серьезные проблемы со здоровьем, словно бы успокаиваются, узнав о том, что кто-то тоже болен.

– Можно ее позвать к телефону? – спросила Александра.

– Вряд ли. Она полночи мучилась и мать замучила. Скорая приезжала, сделали ей укол, посоветовали пить в случае чего литическую смесь димедрола с анальгином. Ей помогало, но на час-два. Потом опять температура поднималась за тридцать девять. Теперь твоя Рита спит.

– Пусть спит, – помедлив, сказала художница. – Не трогайте ее.

– Трогать ее никто и не собирался, – ответил отец. – А скажи, почему она так боится врачей?

– А почему ты сам их боишься? – улыбнувшись, спросила дочь.

Это было правдой. Отец всю жизнь избегал общения с людьми в белых халатах, обращался к ним только в самых крайних случаях и всегда не по своей воле.

– Кто же знает? – В голосе отца тоже послышалась улыбка. – Это у меня с детства. К матери в ее последние дни все приходил врач, потом она умерла… Ну, у меня, наверное, и связалось одно с другим, врач со смертью. Что ж, звони, не теряйся. Рита всю ночь твердила, будто куда-то вы с нею сегодня собирались, что к утру ей надо обязательно выздороветь.

– Когда проснется, пусть сразу мне позвонит! – попросила Александра и нажала кнопку отбоя.

Женщина встала, вынула из шкафчика джезву, налила воды из полупустого бидона, выуженного из-под стола. С большими предосторожностями включила старенькую плитку, которая ломалась уже не раз, и тут же выключила ее. В розетке послышался негромкий хлопок, треск, запахло паленой резиной. К этому резкому запаху примешивались свежие терпкие ноты расцветающей сирени и озона – характерный грозовой аромат обгоревших контактов.

«Не стоило включать. – Сокрушаясь, женщина осмотрела сломавшуюся плитку. – Она ведь сгорела, еще когда я тут жила, и мы с Ритой готовили обед внизу, на втором этаже. Там плитка вполне приличная. Но… Ключа-то у меня от той мастерской нет! Да и не сунусь я туда после всего, что произошло…»

Надежда на то, чтобы выпить чашку кофе, рухнула. Спускаться к Стасу и просить милости у Марьи Семеновны не хотелось. Собственно, хотелось Александре только одного: остаться здесь в одиночестве, в состоянии, которое стало для нее привычным за много лет чердачного существования. Читать, работать, думать. Встречаться с людьми лишь время от времени и по рабочей необходимости. Вести ту жизнь, которая казалась ненормальной ее матери и которая была единственно возможной для нее самой.

Она вновь взяла телефон, взглянула на строчку, где значился вызов Птенцова. Ее мучил смутный страх, смешанный со жгучим любопытством и еще более едким, разрушительным чувством – жаждой исследователя, коллекционера, желающего во что бы то ни стало, пусть с риском для жизни, убедиться в реальности предмета, о котором он знал до этого лишь понаслышке.

Проще и безопаснее всего было бы игнорировать этот вызов: Александра отчего-то была уверена, что Птенцов не перезвонит. «Он ведет некую игру, которой я не понимаю. Если он зовет меня на аукцион, то лишь потому, что ему так нужно. Если не знаешь правил игры, в нее лучше вовсе не ввязываться!» Но она знала, что поддастся искушению и поедет куда угодно, только чтобы увидеть трюфельного пса.

– Доброе утро, – сказала Александра, набрав номер антиквара и почти сразу услышав ответ. – Вы мне звонили, я не сразу услышала.

– Да, собирайтесь! – Голос мужчины звучал взволнованно. – Это в центре, недалеко от меня. Я специально звоню заранее, чтобы успеть забрать вас с подругой. Аукцион назначен на десять. Думаю, много времени это не займет, стоит поторопиться, чтобы увидеть это чудо!

– Я буду одна, – сообщила художница. – Маргарита больна.

– Жаль, – равнодушно ответил Птенцов. – Так куда подъехать за вами?

– Я сейчас тоже в центре, в своей мастерской. Может быть, я своим ходом доберусь быстрее. Где все это будет происходить?

Но Птенцов отказался назвать адрес. Он хотел во что бы то ни стало привезти Александру на аукцион лично. Художница только улыбалась. Ей была хорошо понятна подоплека этой любезности. Коллекционер желал полностью ее контролировать и не мог допустить, чтобы она попала на аукцион раньше, чем он сам. Сдавшись без борьбы, Александра назвала переулок и номер дома.

– Позвоните, когда подъедете, я выйду, – сказала она.

В трубке стало тихо. Ей показалось, что соединение прервалось, но, взглянув на дисплей, она убедилась, что разговор продолжается – секунды отсчитывались, одна за другой.

– Как вы узнали? – спросил, внезапно охрипнув, Птенцов. – Кто вам сказал?

– Что именно? – изумилась она.

– Адрес!

– Это адрес моей мастерской, – недоумевая, уточнила художница.

Вторая пауза была продолжительнее первой. На этот раз женщина явственно слышала в трубке тяжелое дыхание собеседника.

– По этому адресу будет проводиться аукцион, – наконец сказал Птенцов. – Вы имеете отношение к его устройству? Почему вы не сказали мне об этом сразу? К чему вся эта комедия?

Настала очередь Александры помедлить, чтобы собраться с мыслями. Однако ей так и не удалось придать хоть какую-то видимость порядка тому хаосу, который бушевал у нее в голове. Она была уверена, что правильно расслышала Птенцова, и тем не менее смысл сказанного оставался для нее темен. «Аукцион? Здесь?!» Она растерянно оглядывалась, словно в мансарде, полутемной, запущенной, холодной, неким чудесным образом могли вдруг зажечься огни, собраться незнакомые люди, чтобы полюбоваться редкостным экспонатом… Мог явиться сам трюфельный пес.