Марио Пьюзо - Последний дон

Из упомянутого события Кросс вынес целый ряд наблюдений. Что, хотя подброшенные Тео наркотики стоили никак не более десяти тысяч долларов, власти раздули их до целых полумиллиона; что губернатора превозносили за соболезнование, выраженное семейству Тео; что через неделю пресса позабыла об этом событии напрочь.

Пиппи и Кросса вызвали на восток, на аудиенцию к Джорджио. Тот похвалил обоих за изящную и аккуратно исполненную операцию, даже не упомянув, что смерть Тео должна была выглядеть несчастным случаем. И во время этого визита Кросс обратил внимание на то, что Семья Клерикуцио относится к нему с почтением, причитающимся Молоту Семьи, – важнейшее свидетельство того, что Кроссу выделен процент в гроссбухах игрового бизнеса в Лас-Вегасе – и легальных, и нелегальных. Подразумевалось, что теперь он официально признан членом Семьи Клерикуцио, вызываемым для особых поручений, а величина его гонораров зависит от степени риска.

Гронвельт тоже получил свое вознаграждение. После избрания сенатором Уолтер Уэввен на выходные удалился в “Занаду”. Гронвельт предоставил ему виллу и пришел поздравить с победой на выборах.

Сенатор Уэввен снова стал собой. Он играл и выигрывал, и, как прежде, приглашал поужинать танцовщиц из “Занаду”. С виду он полностью оправился. Лишь единый раз помянул он о пережитом кризисе, сказав Гронвельту:

– Альфред, у меня для вас незаполненный чек.

– Никто не может себе позволить носить в бумажнике незаполненные чеки, – улыбнулся Гронвельт, – не все равно спасибо.

Ему не нужны были чеки, оплачивающие долг сенатора. Ему нужна была долгая, крепкая дружба, которой не будет конца.

В последующие пять лет Кросс стал экспертом по азартным играм и управлению отелем-казино. Служил помощником Гронвельта, хотя в основные его обязанности по-прежнему входила работа с отцом, и не только в инкассационном агентстве, каковое теперь по праву стало его наследством, но и Молотом Семьи Клерикуцио номер два.

К двадцати пяти годам Кросс заслужил в Семье Клерикуцио прозвище Молоточек. Самому ему собственная невозмутимость в работе казалась довольно любопытным фактом. Мишенями всегда были незнакомцы. Ему они представлялись слабой плотью, облаченной в беззащитную кожу – скелет под ней придавал им сходство с диким зверьем, на которое он охотился юнцом в компании отца. Опасности Кросс боялся, но чисто умозрительно; физически беспокойство у него никак не проявлялось. Во время передышек бывали моменты, когда он просыпался по утрам со смутным чувством тревоги, будто ему снились какие-то кошмары. А еще бывали времена, когда он чувствовал подавленность, мысленно обращаясь к воспоминаниям о сестре и матери, к сценкам из детства и некоторым визитам после распада семьи.

Он помнил щеки матери; ее теплая, шелковистая кожа была так нежна, что, казалось, можно расслышать биение крови под ней – глубокое, безопасное. Но в его снах эта кожа крошилась, как пепел, и кровь изливалась из омерзительных трещин алыми водопадами.

Подобные видения пробуждали иные воспоминания. Как мать целовала его холодными губами, как руки ее вежливо задерживали его в объятьях лишь на считанные мгновения. Она никогда не брала его за руку, как Клавдию. Порой Кросс покидал ее дом после кратких визитов со стесненной грудью, пылающей, будто от побоев. В настоящем Кросс никогда не испытывал чувства утраты, он ощущал только, что утратил мать в прошлом.

Думая о сестре Клавдии, он этой утраты не чувствовал. Их общее прошлое не ушло в небытие, она по-прежнему оставалась частью его жизни, хотя и слишком незначительной. Ему помнились зимние потасовки, когда они лупили друг друга, держа кулаки в карманах пальто. Этакие безвредные дуэли. Все так, как и должно быть, думал Кросс, вот разве что порой ему недоставало общества матери и сестры. И все же он был вполне счастлив с отцом в Семье Клерикуцио.

Итак, в двадцать пять лет Кросс принял участие в последней операции в качестве Молота Семьи. Мишенью был человек, которого Кросс знал с пеленок…

Обширная, частая сеть, заброшенная ФБР, накрыла всю страну и погубила множество номинальных баронов, кое-кого из настоящих Bruglione, и в числе прочих – Вирджинио Баллаццо, правителя крупнейшей Семьи на Восточном побережье.

Вирджинио Баллаццо, прослуживший бароном Семьи Клерикуцио более двадцати лет, исправно смачивал клювик Клерикуцио. В благодарность Клерикуцио сделали его богачом – в момент падения Баллаццо стоил добрых пятьдесят миллионов. Он и его семья жили воистину на широкую ногу. Однако случилось непредвиденное. Вирджинио Баллаццо, несмотря на долг, предал тех, кто вознес его на подобную высоту, – нарушил omerta, закон молчания, кодекс, возбраняющий выдачу хоть каких-либо сведений властям.

Среди выдвинутых против него обвинений числилось убийство, но Баллаццо не настолько боялся тюремного заключения, чтобы стать из-за него иудой; в конце концов, в штате Нью-Йорк смертная казнь упразднена. И какой бы срок ему ни присудили, – если бы вообще признали виновным, – он не сомневался, что Семья Клерикуцио вытащит его через десять лет и позаботится, чтобы даже эти десять лет были ему не в тягость. Он знал соответствующий репертуар. Свидетели на суде лжесвидетельствовали бы в его пользу, на мнение присяжных можно повлиять подкупом. Даже если он отсидит несколько лет, все это время будет готовиться новое дело, вскроются новые улики, убедительно доказывающие его невиновность. В ставшем знаменитым случае Клерикуцио проделали этот трюк, когда один из их клиентов отсидел всего пять лет. Его освободили, а правительство выплатило бывшему узнику более миллиона долларов в качестве возмещения за “несправедливое” заточение.

Нет, тюрьмы Баллаццо не боялся. А на измену его толкнула угроза федерального правительства реквизировать все мирские блага на основе акта “О коррумпированных и бандитских организациях”, принятого Конгрессом для борьбы с преступностью. Баллаццо не мог примириться с мыслью, что он и его дети лишатся дворца в Нью-Джерси, роскошного особняка во Флориде, конного завода в Кентукки, породившего трех аутсайдеров Кентуккийского дерби. Ибо этот постыдный акт позволял правительству изымать все мирские блага у арестованных за преступный сговор. Могут изъять и акции, и облигации, и антикварные автомобили. Акт возмутил самого дона Клерикуцио, правда, ограничившегося единственным высказыванием на сей счет: “Богачи еще пожалеют об этом; придет день, и по этому акту заарестуют всю Уолл-стрит”.

И вовсе не по удачному стечению обстоятельств, а только благодаря собственной прозорливости Клерикуцио в последние годы вывели Баллаццо из круга доверенных лиц. Он стал чересчур бросаться в глаза, что пришлось им не по вкусу. “Нью-Йорк таймс” опубликовала статью о его коллекции антикварных автомобилей, сопровождавшуюся портретом Вирджинио Баллаццо в забавной фуражке за рулем “Роллс-Ройса” 1935 года выпуска. В статье его называли богатым импортером ковров. Для Семьи Клерикуцио все это было уж чересчур, и она насторожилась.