Анна Малышева - Суфлер

Александра молча кивнула. Эрдель был беспощадно честен. Коллекционер не только никогда не врал сам, но и совравшего ему человека немедленно вычеркивал из списка знакомых. Тут, на взгляд художницы, таилось что-то слишком беспощадное, даже болезненное. «Но, – говорила она себе, извиняя эту бескомпромиссность, – бывают недостатки хуже!» В самом крайнем случае, если уж никак нельзя было сказать правду, Эрдель отмалчивался.

– Он никогда не врал! – Татьяна вдруг всхлипнула и вновь содрогнулась всем телом, а художница с ужасом поняла, что гостья говорит о муже как о мертвом.

– Ему кто-то звонил? – спросила Александра. – Может, угрожали? Требовали денег? В нашем деле бывает всякое. Шантажисты… Люди, считающие себя обманутыми… Просто сумасшедшие, которых всегда много трется вокруг антиквариата.

– Нет, я не замечала, чтобы его преследовали… – призналась Татьяна. Она говорила теперь совсем доверительно, словно близко знала Александру много лет. – Ничего подобного не замечала. О деньгах он тоже ни разу не заговорил. То, что я откладывала на новую кухню, так и лежит, он не прикоснулся… Нет, не в деньгах дело. Он изменился… И раньше не отличался разговорчивостью, а тут вдруг вообще замолк. Несколько раз заводил разговор о судьбе… О чем-то непонятном! Вот я вас и спросила…

– О судьбе?! – вздрогнула Александра. – Он говорил о судьбе, что?

– Ну что о ней вообще, говорят? – Татьяна коснулась пряди пепельных волос на виске бессознательным жестом женщины, привыкшей и желающей нравиться. Она как будто грезила наяву и говорила, ни к кому не обращаясь. – Что судьба беспощадна. Что от нее не уйдешь. А, глупости!

– Когда именно начались такие разговоры?

– Неделю назад…

Александра опустила взгляд. Неделю назад Эрдель заговорил с нею о неотвратимости судьбы. «И я посчитала это глупостью, оговоркой! В устах человека, который никогда не давал мне повода думать о нем как о глупце и пустослове! Я ничего не восприняла всерьез!»

– Судьба… Ну, известно, – проговорила она, пытаясь принять беззаботный вид. – Что о ней говорят, кроме глупостей!

– Нет, зачем же. – Татьяна поднялась со стула и принялась расхаживать по комнате, растирая кончиками пальцев виски, как человек, мучимый головной болью. – Зачем же… Он говорил вполне разумно, и о том, что было мне понятно, а я ведь никогда не претендовала на «умственность». Говорил, что преступление, совершенное много лет назад, может обрести новую жизнь и найти новые жертвы. Что ржавое ружье может выстрелить… О том, что…

Она остановилась, глядя на дощатый потолок, будто ожидая от него совета, и вдруг выпалила:

– …что самое жестокое возмездие, замаскированное под лакомый кусок, может быть принято в дар самым искушенным человеком!

– Возмездие?! – вскочила Александра. – Кому, за что?!

– То есть? – изумленно взглянула на нее гостья. – Не знаю… А что я сейчас говорила?

Выслушав минутную, безмолвную паузу, ставшую ей ответом, Татьяна нервно рассмеялась:

– Ох, все это очень странно! О чем бы он в последнее время ни рассуждал, получалась бессмыслица. У меня было ощущение, что он сходит с ума и ему все равно, слушаю ли я его. Он делал так! – Женщина щелкнула пальцами перед лицом Александры. – И повторял одно и то же, как в бреду. Говорил о том, что ему не уйти от возмездия, хотя бы он ничего и не делал, а просто жил, жил в Москве. А единственным выходом было бы уехать, убежать из города.

– Так и сказал? – дрожащим голосом повторила Александра.

– Да, так и сказал! – Гостья встала и сделала два шага, затем резко остановилась, словно вспомнив, что идти некуда. В ее взгляде замерло изумление, горькое и одновременно детски беззащитное. Так мог бы смотреть ребенок, обманутый в своих ожиданиях, да к тому же ничего не понимающий в том, что происходит вокруг. – Ну и что я должна была думать?!

– Почему нужно уезжать? – У художницы сильно билось сердце, его частые удары отдавались в ушах. – Кого тут бояться? Кого?

– Он не объяснил, – тоскливо ответила Татьяна. – Наверное, сам не знал. А может, считал, что я не пойму. – И доверительно, словно окончательно забыв, что едва знает хозяйку мастерской, добавила: – Мы прожили чуть не двадцать лет вместе, и этих лет не считали. Значит, жили хорошо. Но все-таки, я совсем не знала его. Нет, не знала. И не стремилась узнать.

– Мудро, – машинально ответила Александра. – Так можно прожить и сорок лет.

– Ну… – Татьяна подошла к окну, дернула разбухшую створку и жадно вдохнула хлынувший в мансарду сырой воздух. – Можно прожить и больше. Главное – понять, какое место ты занимаешь в жизни близкого человека. Не претендовать на большее. Не посягать на его любовь – не с другой женщиной, а со списком запрещенных Ватиканом книг…

Внезапно гостья и хозяйка одновременно обернулись к двери. Кто-то постучал несколько раз, отрывисто и настойчиво. Александра двинулась открывать, но остановилась, услышав вопрос, вырвавшийся у Татьяны:

– Кто это?

– Не все ли равно? – обернулась женщина. – Ко мне может прийти кто угодно.

– Ох, простите, я совсем с ума схожу… – Татьяна снова отвернулась к окну. – Муж заразил меня паранойей… Бояться неизвестно чего – это ужасно! Разве так можно жить?

…Открыв дверь, Александра обнаружила незнакомого мужчину. Вид у него был необычный – для посетителя ее мастерской, конечно. Где-нибудь в офисе или в банке он был бы на месте. Солидный костюм, виднеющийся из-под распахнутого замшевого пальто, бордовый галстук с искрой, запах дорогого парфюма – все это явилось словно из другого мира.

От неожиданности художница отступила на шаг, чем посетитель немедленно воспользовался и, едва не толкнув ее, вошел в распахнутую дверь. С этого момента у Александры возникло ощущение надвигающейся угрозы, которую принес с собой этот холеный, приятно пахнущий человек.

– Маргарита Лихайда здесь? – спросил он, пренебрегая предисловиями и приветствиями. Его взгляд быстро обыскал помещение мастерской. Татьяна смотрела на визитера неприветливо, но без страха. Она его явно не заинтересовала. Отвернувшись от нее, гость повторил, обращаясь к Александре: – Она здесь?

Художница едва не призналась, что подруга действительно в некотором роде «здесь», но в последний момент остановилась. Ей вспомнился страх Риты, ее рассказ о преследованиях, о несчастьях, перенесенных в последнее время. «Она же говорила о московском знакомом, которого опасается!» Художница решила слукавить:

– Она заезжала сюда утром, но уже уехала.

– То есть? – Мужчина брезгливо поморщился, словно к его носу поднесли нечто неаппетитное. – Мне сказали, что она к вам поехала!

– Но ее здесь нет. – Хамский тон собеседника все больше убеждал женщину, что она не ошиблась, скрыв истину. – Она уехала, повторяю.