Наталья Корнилова - Полет над бездной

В конце зала у пустующего углового столика стоял огромный шкаф, забитый аппаратурой. У шкафа неподвижно торчал парень, и на его сухом длинном лице никак не отразилось ни то, что к нему приблизились мы с карликом, ни обращенный к нему вопрос о Гжегоше.

– Он там, – все же неопределенно махнул рукой парень. – К нему еще двое пожаловали. Вот, ждут.

И он ткнул пальцем в сидящих и озирающихся по сторонам – в трех метрах от меня! – Епанчинцева и моего босса. Они явно были шокированы увиденным, иначе не сидели бы в таком ослепительном бездействии.

Я открыла было рот, чтобы сказать… но тут же осеклась.

Потому что именно в этот момент послышался легкий звук – словно лопнула скрипичная струна, – и вдруг вкрадчиво стала набирать силу музыка. Или даже не музыка это была, а так – гармоничное движение воздуха, словно здесь, в этом огромном, душном от немыслимой концентрации патологии и порока зале, вдруг проснулся и повеял свежий ветер. Я ясно почувствовала, как ветер коснулся моего лица, свежестью обвил и заполонил горло, и сразу стало хорошо и нелепо все, зачем вообще я спустилась сюда, мне нужен был только этот ветер.

Находящаяся рядом со шкафом массивная металлическая дверь открылась, и вышел человек. Наклонился и стал копошиться в шкафу. Я тупо смотрела в его согнутую сутулую спину. Он копошился недолго, несколько секунд. А потом разогнулся, и я увидела бледное лицо и тонкие неподвижные губы Григория Вишневецкого.

Музыка прервалась.

– Хей, барышня! – крикнул кто-то и толкнул меня в спину, и я, обернувшись, увидела, что карлика-проводника рядом нет, а вместо него высится фигура обрюзгшего толстяка в куцей маечке, обтягивающей отвислое брюхо. Он залопотал что-то, подражая невнятному и полубессмысленному бормотанию обезьяны. Что-то другое и не смог бы произнести этот урод-наркоман. Он махнул на меня рукой и сел на пол – прямо на грудь не менее монументальной, чем он, толстухе с лицом и плечами гренадера.

Я содрогнулась. Мне стало жутко. Показалось, что мое сознание этого не выдержит.

И вдруг музыка вновь поплыла над залом. Я почувствовала, как в обволакивающую ватную пелену тягучей, какой-то зловеще-порочной мелодии, еще недавно конвульсивно растягивающейся в жутком полутемном зале, снова врывается знакомое, необыкновенно приятное ощущение. Ощущение – полубессознательное, но необычайно явственное, и только вслед за первым дуновением ветра я поняла, что звучит другая музыка, что это «Музыкальный момент» Сергея Рахманинова. Услышать Рахманинова здесь, в этом вертепе, было так странно, словно в выгребной яме, наполненной зловонными испарениями, получить прямо в лицо шлепок молодого и свежего ветра, наполненного буйными ароматами весны.

Со мной уже бывало такое! В доме полковника Платова. Без сомнения, то, о чем я подумала, было здесь. Это – квадросистема «Станиславский». Значит, те два экземпляра, что были на «Скрябине» и в доме Платова, – не единственные. Есть и еще один.

Вот он!

Я стояла почти открыто и смотрела, как Японец подходит к Вишневецкому, а босс оставался на прежнем месте.

Вишневецкий, казалось, ничуть не удивился появлению Японца. Напротив, его бледное лицо немного порозовело, а губы тронула легкая улыбка.

– А, Паша, – сказал он без всякого выражения, так, словно они расстались десять минут назад, да и то только потому, что Японец решил сбегать за пивом, – зашел все-таки? Ну, что скажешь?

Тот на секунду онемел от такого панибратского приема опасных гостей, но потом нашел в себе силы собраться и проговорил:

– Я искал тебя. Мы… мы искали тебя.

Фраза была довольно неудачной, и это Японец понял сразу, потому что пан Гжегош выключил систему и подошел к нему вплотную.

– Я вижу, что искал, – произнес он, – прекрасно вижу. Я уже понял, что рано или поздно все равно найдете. Третьих людей подключили, а? – И он кивнул на сидящего Родиона Потаповича. – Ну, молодцы.

– Ты не так понял, – сказал Японец. – Мне нужно сообщить тебе важные новости.

– Говори.

Японец обернулся, свирепо посмотрел на Родиона, угрюмо пинающего ногой использованный пустой шприц, на снова возникшего карлика, который извлек откуда-то клюшку для гольфа, которая была явно длинней его, и теперь меланхолично колотил ею по лысому черепу миловидной девушки лет двадцати трех, не обращавшей на потуги уродца ни малейшего внимания и что-то быстро, взахлеб говорящей своей подруге напротив. Правда, та не могла ее слышать, потому что, по всей видимости, давно находилась в жестком улете, приняв в организм энную дозу галлюциногенов.

– Дурдом какой-то, – пробормотал Японец, – я же не могу при них…

– Спокойно, Павел, – холодно прервал его Вишневецкий с таким видом, словно он был хозяином положения, а не тем, кого нашли и в буквальном смысле слова прижали к стене, – они тебя все равно не понимают, не видишь, что ли? Так что можешь говорить совершенно спокойно. Кстати, а почему ты не один? Разве Платов изменил своей привычке и теперь доверяет выполнение задания не одному агенту? – И, не дождавшись ответа на свой вопрос, непринужденно продолжал: – А как поживают пассажиры нашего импровизированного «Титаника»? Я имею в виду «Скрябин», разумеется. Особенно та толстая дама, которая бегала по палубе за своей собачкой… а, ты же не можешь ее знать.

– Отчего же? – ответил Епанчинцев, мало-помалу возвращавший себе природную уверенность и начинающий более хладнокровно оценивать ситуацию. – Я эту толстую сеньору надолго запомню… в кошмарах будет сниться. А что это ты выключил систему?

– Да так, – неопределенно взмахнул в воздухе рукой Вишневецкий. – Слишком чувствителен я стал после работы с вашим полковником… Так что ты хотел мне сообщить?

Я повернулась к ним спиной и, изображая невменяемо обдолбанную наркоманку, слушала их разговор. По мере того как Японец излагал свое сообщение, я постепенно сокращала расстояние между мною и боссом.

Японец продолжал:

– Платов велел передать тебе, чтобы ты не валял дурака и возвращался подобру-поздорову и не заставлял его прибегать к крайним мерам. В этом случае он готов забыть и этот злосчастный взрыв, и даже смерть Протасова. Все останется по-прежнему, и Платов даст тебе любые гарантии твоей безопасности.

– А если я не соглашусь? – проговорил Вишневецкий, горделиво вскидывая голову.

– Тогда наш полковник будет вынужден использовать тяжелую артиллерию.

– И это все, что твой шеф велел мне передать? – спросил Гжегош, и ноздри его гневно раздулись, а глаза – в кои-то веки – согласованно взглянули прямо в лицо Японцу. – Пес… да как ты посмел прийти ко мне с такой чушью, тварь! И ты думаешь, что я…