Инна Бачинская - Шаги по воде

– Нет, только треск паркета.

– Странно, – заметил капитан после паузы. – Она кричала, но вы этого не слышали. А негромкий треск паркета расслышали. – Он смотрел на меня подозрительно.

– Послушайте, я действительно видела сон. Я все вам рассказала. Я больше ничего не знаю. Если вы не верите, то…

– Я верю, – ответил он, невольно вздохнув. – Я допускаю, что паранормальные свойства… существуют. Я верю, что вы действительно это видели. Я протестую не против вас, а против… самого себя! Я всегда верил только фактам. И вещдокам. Отпечаткам пальцев, подошв, окуркам сигарет… и так далее. В меньшей степени свидетельским показаниям. А сейчас… я не знаю, что и думать. Мне хочется дернуть себя за нос или за ухо и проснуться. – Он помолчал. – Ваши свидетельские показания… мягко выражаясь, неубедительны. Вернее, необъяснимы. Но ранее вы увидели перстень на руке убийцы, чем помогли нам. А сейчас увидели свою подругу… Я теряюсь, Ксения. Извините, если я вас обидел… чем-нибудь. Я представил, как укажу в протоколе, что свидетельница видела сон… Чертовщина какая-то, честное слово! Но… – он замялся. – Если вы вспомните еще что-нибудь, звоните, всегда… рад. И еще одно: когда вы видели вашу подругу в последний раз?

Я пожала плечами и пробормотала:

– Последние две недели мы не встречались…

– Почему? – капитан сделал стойку, сверля меня взглядом. – Поссорились?

– Нет. Она стала встречаться с… одним человеком. Он врач «Скорой помощи». Приезжал к ее соседке, и они познакомились.

– Как его зовут?

– Лапин Владимир… Отчества не помню.

– Вы с ним знакомы? – От элегического тона, которым он говорил о моей паранормальности, не осталось и следа.

Мне страшно не хотелось рассказывать о своем знакомстве с доктором Лапиным. Я думала, что это предательство по отношению к Стелле. Но я тут же представила, как доктор Лапин на допросе расколется и расскажет… А в том, что его допросят, сомневаться не приходилось. Расскажет, как я поджидала его утром после дежурства и приставала с дурацкими вопросами. Я вдруг поймала себя на мысли, что ни разу не вспомнила о докторе Лапине после сна. А ведь он вполне мог ударить Стеллу. Я вспомнила его неприветливую физиономию с трехдневной щетиной, бесцветные глаза и красные веки… То, как он назвал нас суховеем… Меня и Стеллу. И сказал… Как это он сказал? «Протягиваете руку и берете». Кажется, так. И еще добавил, что Стелла слишком хороша для него. А когда она пришла к нему домой… он не отказался! И жена неизвестно где… Я так задумалась о докторе Лапине, что совсем забыла о капитане. Машинально подняла на него глаза и вздрогнула: он так напряженно всматривался в меня, словно пытался прочитать мысли.

Я рассказала ему все. А куда мне было деваться? Капитан делал пометки в своем блокноте – черкал ручкой всякие значки, напоминавшие птичьи следы. Выглядел он при этом гораздо увереннее, чем прежде, почувствовав твердую почву под ногами.

Когда я замолчала, он вопросительно посмотрел на меня. Я пожала плечами – все! Он кивнул и спрятал блокнот в карман плаща. Поднялся со стула и, поколебавшись, протянул мне руку. Я протянула в ответ свою. Мне показалось, что он не знает, как себя со мной вести. Я, видимо, не подходила ни под одну из известных категорий свидетелей, и ему было трудно.

– Отчего умерла… (слово далось с трудом) Стелла? – спросила я, когда он уже повернулся спиной. Мне пришло в голову, что от удара о стенку не бывает крови. Или бывает?

– Убийца ударил вашу подругу ножом в спину, видимо, когда она пыталась убежать от него, – сказал он бесцветно. – И в прихожей на стене нет крови… если вы обратили внимание. Крови вообще нигде нет, только на одежде…

Он не смотрел на меня, делая вид, что не слышит моего растерянного бормотания:

– Как же так? Я же видела… На стене…

Александр привез меня домой. В машине мы не разговаривали. О чем тут говорить? В подавленном молчании мы поднялись ко мне. Часы в гостиной показывали четверть восьмого.

– Кофе? – спросил он, и это было первым его словом, адресованным мне за несколько последних часов.

– Я не могу больше смотреть на кофе, – произнесла я с отвращением. – Я теперь не буду спать целый месяц.

– Я сделаю без кофеина.

– Какой смысл?

– Можно смешивать. Вкус тот же, а концентрация… – Он не закончил фразу. Уселся рядом со мной на диван, взглянул мне в глаза и задал вопрос, которого я ожидала: – Кто такой доктор Лапин?

Я отвела взгляд. Александр не должен спрашивать о докторе Лапине. Он отсутствовал во время моей беседы с капитаном. Зримо его не было, но, видимо, он все-таки находился в пределах слышимости. А может, действительно читал мысли – я вспомнила, как Стелла убеждала меня, что он колдун, и усмехнулась. Он, чуткий, взял мою руку, прижал к губам.

– Не хочешь, не говори. Я понимаю.

– Доктор Лапин… наш знакомый, – ответила я.

– Что он собой представляет? – последовал новый вопрос.

Я видела, как ему больно. К чувству потери примешивалась ревность. Он ревновал Стеллу, даже мертвую, к доктору Лапину. Лицо его стало неприятным, в глазах горел злобный огонь. Он, казалось, забыл о моем присутствии. Такое лицо не показывают публике. Он вдруг сжал мою кисть с такой силой, что я вскрикнула. Он опомнился, выпустил руку и пробормотал:

– Извини… мне совсем хреново. Извини. Стелла… я любил ее…

«…все время, – закончила я мысленно. – Даже после разрыва. И тогда в ресторане…» Я вспомнила, как он смотрел на Стеллу. А как же я?

Он понял. Притянул меня к себе, обнял, нашел губами мои губы. Я не знаю, как это получилось. Горькая сладость его поцелуев ударила мне в голову. Я отвечала ему с горячностью, причинявшей боль. Мы целовались, сцепившись взглядами, не закрывая глаз. Стелла умерла, а мы целовались, полные ревности и горя, и поцелуи наши были бесстыдны, как пир во время чумы… Мы словно торопились жить.

Александр прошептал мне на ухо:

– Может, останешься дома? Я позвоню на работу…

Шепот его прокатился волной, резонируя во мне, как в колоколе. Я не ответила, только мотнула головой – нет! Он покрывал мое лицо мелкими поцелуями, надолго приникая только к губам. И внутри меня снова зарождался ослепительно-белый горячий шар. Я впивалась в Александра зубами, ногтями, обхватывала его бедра коленями… Мы едва помещались на узкой кушетке, и Александр смел на пол подушки резким движением руки. Моя хлипкая изящная кушетка в стиле ампир жалобно стонала, и вдруг не выдержала одна из ее тонких ножек – передняя, у изголовья, и сломалась, издав печальный звук рвущейся ткани. Нас тряхнуло, кушетку перекосило. Но мы неслись дальше, не в силах остановиться. И вдруг с сухим треском сломалась другая передняя ножка, и мы скатились на пол. Падение совпало с оглушительным финалом – я закричала, Александр издал звериный вопль…