Ксения Баженова - Убить своего дракона

Утром состоялся страшный скандал с матерью. Маргарита Николаевна сказала, что если Лара не придет домой до одиннадцати вечера, то может вообще не возвращаться, и забрала у дочери ключи. После института она засиделась у Сашки. Слушали новый альбом «Лакримозы», пили пиво. Ничего особенного, но она еле успела на последний трамвай, вскочила в закрывающиеся двери. Сашка жил недалеко, пешком минут тридцать, а на трамвае десять. Можно было и не возвращаться, но завтра зачет, надо хоть чего-то почитать. На кухне горел свет, Лара долго звонила в дверь, но никто ей не открыл.

— Вот сука!

Лара вышла из подъезда, вдохнула сырой и промозглый осенний воздух, набрала Сашку — длинные бесконечные гудки, но наверняка ведь дома. Замоталась поплотнее в длинный шарф, воткнула наушники, закурила сигарету и, оставляя за собой серые разводы дыма, пошла обратно к нему, слушая песню «Feuer» «Лакримозы».

Быстро неслись по небу мрачные тучи, закрывая собой белую луну, и во дворах, которые пересекала Лара, не встречалось ни собаки, ни человека. Светились редкие окна, и только разгоняющая по всему телу кровь музыка и бросающий в дрожь голос Тило [2] Солист группы «Lacrimosa». , рвущиеся из плеера, разрывали одинокую тишину. До Сашкиного дома осталось пройти многоподъездную десятиэтажку, свернуть в одну из ее разрисованных незатейливыми словами арок, срезать через гаражи. Вступив в арочный коридор, Лара увидела приоткрытый люк, из которого валил пар, и замедлила быстрый отлаженный шаг, когда вдруг почувствовала, что находится здесь не одна. Она резко обернулась и буквально в шаге от себя увидела женщину в желтом клоунском кудрявом парике и темных очках. У Лары перехватило дыхание, она бросилась было бежать, но нога зацепилась за железную крышку, она больно ударилась ладонями об асфальт и в страхе обернулась. Наушники выпали из ушей. Женщина стояла на прежнем месте. В ватнике до пола, перетянутом веревкой на талии, она была похожа на каменное изваяние. Лара увидела, как она стиснула рот и процедила сквозь зубы скрипящим голосом: «Schweigen, schweigen…» Лара стала суетливо подниматься, собирая трясущимися руками вывалившиеся наушники и плеер и не переставая оглядываться назад. Изваяние не двигалось с места и угрожающе кряхтело: «Schweigen…» Лара побежала, унося за собой немецкое слово, мощь которого все нарастала и ультразвуком звенела в ее ушах. Она бежала через гаражи, не разбирая пути, спотыкаясь и падая, смех догнал ее эхом, когда она уже выскочила на освещенную улицу к ночной палатке, у которой стоял Сашка и пил пиво с продавцом.

— Сашка! — Лара бросилась к нему, как к самому дорогому человеку на планете. — Сашка! Что такое «швайген»?

— Ты чего, Лариска? Ты чего? — Он еле отцепил от себя трясущуюся и рыдающую девушку. — Пойдем в словаре посмотрим. Пива взять тебе?

— Ввввозьми. — Зубы стучали, тело трясло, Лара постоянно оборачивалась, выискивая в темноте желтый парик.

— Ну, что стряслось? Успокойся ты. — Сашка обнял ее, пытаясь унять колотун. — Ты откуда взяла этот «швайген»-то?

В квартире Лара не раздеваясь выпила залпом стакан пива, полезла в Интернет в словари и прочитала: das Schweigen — молчание, безмолвие, тишина.

Он назвал фамилию, имя, отчество.

— Кем являешься?

— Сын.

— Документы. — Дал. Администраторша медленно и долго их изучала, потом швырнула обратно. — Дневной прием закончился. Вечером приходи.

— Ну прошу вас, мне ехать очень далеко. И еще осталось почти десять минут.

— Приемные часы закончились. — Непробиваемая тыква в крепеньких седоватых куделях вернула на место очки, ранее спущенные на кончик носа, и уткнулась в газету «Жизнь». Коля отошел к окну. Вчера утром ему позвонили из больницы. Сначала сказали, что хотели поместить мать в буйное, типа «ваша мама покушалась с ножом на человека, но тот заявление писать не стал, да и она после укола вроде успокоилась, так что перевели в терапию „на таблеточки“». Вот-те на! Этого только не хватало.

Одинокий длинный кактус рос в горшке, куда был, видимо, посажен еще ребенком. Тельце его переваливалось через край, но нашло поддержку у стены, земля грозилась вот-вот просыпаться на пол, выталкиваемая собственной пустынной сухостью, корневой системой и весом самого кактуса. Однако кое-где даже виднелась пара маленьких отростков. Коля пошарил в кошельке, в карманах, в сумке. Надо было шарить не сейчас, а когда из дома выходил. С наличностью беда.

Он перегнулся через стойку, отделяющую администрацию от простых смертных, и положил «тыкве» на стол тридцатку. Она с удивлением взглянула на нее, потом оскробленно на юношу.

— Ну нет больше, клянусь, пустите, пожалуйста, — взмолился он.

— Бахилы покупаем.

— На что?

— Ладно, иди, — скривила рот администраторша, — второй этаж, семнадцатая палата. Скажи спасибо, что доктор на обед отъехал. А то б не пустила. — Толстенькими пальчиками с круглыми короткими ногтями она свезла бумажки в карман и уткнулась в таблоид. — Погорю за тридцатку. Ну нельзя быть такой доброй. А чего случись у этих психов, мне отвечать.

На этаже пахло кислыми щами и хлоркой. Людей не наблюдалось. Потертый линолеум, обшарпанные двери палат. Из звуков — хохот медсестер в процедурной. Мать в гордом одиночестве сидела в небольшом холле. Ни дать ни взять треугольный холм — маленькая головка с вечным шапокляковским пучком на затылке расширялась плечами, потом расплывалась по стулу задницей и закреплялась у земли ногами-бутылочками, — покрытый сплошь блеклыми желтоватыми цветами казенного халата. Глаза тупо уставились в стену, и мысли в них не наблюдалось.

— Ма! — Он похлопал ее по плечу. Владлена вздрогнула, быстро взглянула на сына, отвернулась, будто не узнав, но потом воззрилась опять.

— Коленька, Коленька пришел. Пойдем, пойдем куда-нибудь. Здесь уши кругом.

— Ма, да нет никого.

— Везде, везде уши. — Владлена боязливо поозиралась по сторонам, но места, видимо, не нашла и, взяв сына под руку, затащила его в самый дальний угол и начала громко шептать, иногда попадая ему в лицо капельками слюны, которые Коля быстро и брезгливо утирал. — Я сделала все, как ты сказал, но этот адвокатишка вместе с кошкой хотят меня убить. Кошка ходит ко мне по ночам и покушается, вот видишь, все лицо расцарапано у меня. Хочет, тварь, перегрызть мне шею. — Глаза ее бегали, пот выступал на лбу крупными росинками.

— Ма, ты чего, совсем рехнулась? Объясни, что это ты сделала, как я сказал? Какая кошка?

— Да эта чертова Ляля.

— Она вроде того… тю-тю.

— Того… А не того! Ходит из преисподней. Кидается из кустов, с крыши, со шкафа. Хочет извести. Это Олькины делишки. Олькины. Денег своих пожалела. Обманула, обманула… — Губы Владлены задрожали. — Но ты не расстраивайся, сыночек, надо извести этого адвокатишку, и тогда все будет наше, все будет наше. И домик, и огородик. Чертов колодец. Выпустил шкуру эту, я думала, сгниет она там. Это Олька ходит в ее обличье. Ты езжай к нему, пригрози. Пусть знает.