Инна Бачинская - Лучшие уходят первыми

Крутнувшись в своем кресле на колесиках, она рассеянно посмотрела на заросший музейный садик, которым никто не занимался с тех самых пор, как умерла старейший экскурсовод музея Мария Александровна, добрая душа, жалевшая всякую букашку и листик. Теперь за территорию музея отвечает город, и закрытый крошечный садик-патио предоставлен самому себе. Буйная растительность – кусты бузины в белых шапках мелких цветов, жасмин, одичавшие пионы и шиповник прекрасно уживались в тесноте. Сладкие запахи цветов кружили голову. Сюда почти не долетали уличные шумы. Под кустом бузины пряталась покосившаяся скамейка, на которой Марина любила сидеть. Она уже собиралась, как всегда, вылезти через окно в сад, но задумалась, рассеянно улыбаясь своим мыслям…

Сегодня вечером произойдет событие… «судьбоносное», как пишут в средствах массовой информации. А также «волнующее». И как следствие – всякие неприятные разборки… с Колькой. Марина вздохнула. Вчера Колька вернулся в два ночи. Она, Марина, притворилась, что спит. Он иногда ночует в мастерской. «А если завел кого-нибудь?» – вдруг подумала она. Мысль эта ей не понравилась, хотя здравый смысл подсказывал, что Колькин роман, если таковой имеет место быть, сильно облегчит ей задачу. Тень набежала на лицо Марины.

«Тем лучше, – подумала она горько. – Он сам поставил точку в наших отношениях». В ее вображении теснились неясные картины – сцена объяснения с мужем.

«Я встретила человека, – произносит она с печальной улыбкой. – Мы полюбили друг друга».

«Нет! – кричит Башкирцев. – Марина, только не это! Я безумно люблю тебя! Я не могу жить без тебя! Марина!»

Он тянет к ней руки, с трудом сдерживая рыдания.

«Коля, пойми… я хочу, чтобы ты меня понял… – Нет, не так! – перебивает она себя. – Ты должен меня понять, Николай. Да-да, ты должен меня понять! Это прекрасный человек! Я уверена, он тебе понравится».

«Кто он? – рычит Башкирцев. – Кто этот негодяй? Эта сволочь? Этот подонок? Который покусился! Я его знаю?»

«Я познакомлю вас, – говорит Марина мягко. – Это достойнейший человек, Николай. Я уверена, ты поймешь меня. Мы прожили хорошую жизнь, но есть вещи, которые нельзя запрограммировать заранее. Они случаются – и никто в этом не виноват. Я навсегда сохраню в памяти воспоминание о годах, прожитых вместе…»

«Я убью его! – Колька хватается за нож. – Нэгодяй!»

Увлекшись, Марина не заметила, что воображаемый муж начал говорить с грузинским акцентом.

«Коля, – она кладет руку на его плечо, – поверь, мне нелегко было решиться на этот шаг. Но ты сам в какой-то мере подтолкнул меня… Я верила тебе… как самой себе! Кто эта женщина, Коля?»

«Я виноват перед тобой, – громко рыдает Башкирцев, стоя на коленях. – Ударь меня! Я заслужил! Только не уходи! О, Марина!»

«Так надо, – говорит она со слезами в голосе. – Ты встретил другую, у тебя новая любовь… Мы оба встретили свою судьбу…»

Посреди трогательной сцены дверь без стука открылась и в щель просунулась дамская голова в кудряшках.

– Мариночка, чай будешь? – спросила обладательница кудряшек.

От неожиданности Марина вскрикнула и схватилась за сердце:

– Ой, Клавдия Семеновна, как вы меня напугали!

Женщина по имени Клавдия Семеновна вошла в кабинет и уставилась на девушку испытующим взором:

– Что случилось, Мариночка?

– Ничего не случилось, просто задумалась, а тут вы… «Как черт из коробочки», – прибавила она мысленно.

– Ты какая-то не такая последнее время, и девочки заметили. Нина вчера уже спрашивала…

«Сплетницы чертовы!» – подумала Марина, а вслух сказала:

– Да нет, Клавдия Семеновна, все в порядке.

– А… – разочарованно протянула та. – Ну, иди чай пить, пока не остыл.

Клавдия Семеновна была записной сплетницей и обожала совать нос в чужие дела. Марина улыбнулась, представив себе лица «девочек», младшей из которых под пятьдесят, когда они узнают ошеломительную новость! Бедные музейные крыски, никогда ничего не видевшие в жизни. Старые девы, прозябающие на копеечных зарплатах. Самое крупное событие в их жизни – очередной бразильский сериал. Последние дни они взахлеб обсуждали убийство Людмилы Герасимовой и дружно собирались на похороны – коллега ведь, из сферы культуры. После похорон разговоров хватит еще на полгода.

«Я уезжаю, – подумала Марина. – Совсем скоро. Прощайте, музейные крыски! Прощай, музей!»

Жалость к музею острой спицей кольнула в сердце. Коллекция Рунге, национальные костюмы… А планы! А перспективы! У нее есть шанс через пару лет сменить вечно отсутствующего директора музея. Она уже три года исполняет обязанности заместителя. Неофициально, правда, но ее все знают, у нее связи. Кто выбивает деньги из городского бюджета? Кто знает все входы-выходы? Хотя, с другой стороны, скинут на теплое местечко кого-нибудь опального из мэрии, и он тут же начнет сдавать залы под ночные клубы, а в подвале устроит сауну и массажный кабинет. Нет, очень правильно она делает, что уходит. Она отдала музею полжизни, она сделала из Кольки звездную величину. Пора и о себе подумать…

– Великое искусство – уйти вовремя! – говорит она вслух.

Сегодня в мэрии прием. Директор получил приглашение, а она, Марина, – нет, не по рангу. Она, конечно, никогда не обращала внимания на подобные мелочи – шла, если хотела, ее все знают, – но все-таки обидно. Ну ничего, позовут еще. На все приемы будут звать.

Марина достала из тумбы письменного стола пачку печенья – вклад в музейный чайный междусобойчик – и вышла из кабинета.

Перед коллекцией Рунге стояла странного вида женщина. Длинная широкая юбка, бесформенная кофта – и то и другое из бабушкиного сундука, не иначе, лохматый парик и громадные, как тележные колеса, черные очки. На левой руке женщины висел расшитый бисером ридикюль времен Очакова, в правой она держала блокнот и шариковую ручку. Женщина пристально всматривалась в картины, хотя что она могла рассмотреть в своих черных очках – одному богу известно. Покойный Рунге, известный гинеколог, оставил свой антиквариат городскому историческому музею. Всю жизнь он приобретал практически все, что попадало в городские комиссионки, благо денег куры не клевали. Здесь были старинная европейская мебель, канделябры, медные блюда, кувшины и кальяны, китайские фарфоровые вазы, два шкафчика с очаровательными картинками-инкрустациями из перламутра и раскрашенной слоновой кости – кланяющиеся фигурки слуг вокруг важного сановника с веером и китаянки в ярко-красной одежде на фоне цветущего сада.

В коллекцию входило также восемь картин. Две слабоватые «домашние» копии рафаэлевских «Мадонны Литты» и «Мадонны со щеглом» кисти неизвестного автора, видимо, местного – некоторые детали пейзажа выглядели вполне узнаваемыми. Три пейзажа неизвестного художника-реалиста, близкого по стилю к передвижникам. Два натюрморта живописца по имени Якоб Ван Страатен, принадлежащего к фламандской школе середины семнадцатого века примерно. Ни в одном из каталогов, доступных Марине, Якоб, к сожалению, не значился.