Татьяна Степанова - Валькирия в черном

– Как видите – ничего не кончилось.

– Да, теперь убили мою дочь. Хотели убить всех моих дочерей и мою свекровь.

– В прошлый раз конкретная фамилия всплывала в ваших… в наших с вами общих подозрениях о том, кто мог заказать убийство вашего мужа. Его бывший компаньон Александр Пархоменко.

– Он мертв. Его застрелили на Кипре.

– Его семья живет здесь. В прошлый раз я беседовал не только с ним, еще живым и здоровым тогда, но и с его родными – матерью, братом.

– Мне плевать на ваши беседы с нашими врагами.

– Кого вы подозреваете сейчас в том, что произошло?

Анна Архипова молчала.

– Свидетели, нами допрошенные, показывают, что на банкете во время приветственной речи вы намекали, что убийство вашего мужа имеет политическую подоплеку. Я удивился. В ходе того нашего расследования об этом даже не упоминалось. Вы мне сами называли фамилию подозреваемого – Пархоменко, компаньон вашего мужа. Что заставило вас изменить свое мнение? Почему вы обвинили в этот раз в смерти вашего мужа власти?

– Я не помню, что говорила на юбилее. Сейчас это уже неважно. Я только знаю, если у нас свободная страна, то каждый имеет право на защиту, а если защиты нет, то на самооборону. Все остальное может идти на…!

Анна произнесла это отчетливо и громко. Мат в устах этой красивой женщины, не сломленной горем, звучал как горн… звонкий горн… боевая труба.

– И вы идите туда же. Не можете ничего – ни защищать, ни ловить убийц, ни судить по справедливости, ни карать. Никогда ничего не могли. Ни сейчас, ни раньше. Даже детей не можете спасти наших, даже стариков. Беззащитных, слабых – никого никогда. Больше я не желаю иметь с вами никаких дел. Не стану отвечать на ваши идиотские вопросы. Убирайтесь вон из моего дома!

– Этот дом не ваш, – жестко отрезал полковник Гущин. – Дом принадлежит вашей свекрови. Где ее спальня? Наверху? Мне надо ее допросить.

И он, повернувшись спиной к ней, потерявшей мужа и дочь, и, увлекая Катю за собой, на удивление хорошо ориентируясь в этом огромном доме со множеством комнат, спален и ванных, отправился на поиски Адель Архиповой.

Дорогу указала домработница – пожилая, седая, испуганная, выскочившая на шум из кухни, сиявшей хромом и сталью.

«Словно заводской цех», – подумала Катя. То, что их «послали», ее не удивило и не обидело. И она готовилась к еще более жесткому приему со стороны «старухи».

Но Адель Захаровна – в постели, в ночной рубашке из мягчайшей итальянской фланели – встретила их с полным самообладанием.

И опять же, потом… после Катя не раз и не два вспоминала ее взгляд – там, в спальне, при задернутых шторах, при горящей лампе на столике у кровати, где стояло много, много, много фотографий.

Полный лысеющий уже мужчина в отличном дорогом костюме на фоне самолета. Сын. Он же «в лоне семьи» – жена, дочери и сама Адель Захаровна дома в той самой гостиной на фоне новогодней роскошной елки. Фотографии маленьких внучек, их же фотографии, но уже взрослых… И один снимок, лежавший возле лампы, снимок, перевернутый изображением вниз.

Взгляд Адель Захаровны Архиповой во время беседы с полковником Гущиным нет-нет да обращался туда. И Кате в те краткие моменты казалось, что она говорит им неправду. Не лжет… о нет, не лжет. Но и правды не открывает, словно не хочет, чтобы они узнали.

Полковник Гущин поздоровался, спросил о самочувствии, принес соболезнования.

На вопрос о самочувствии Адель Захаровна кивнула седой головой – «спасибо, мне уже лучше». На «соболезнования» ответила молчанием.

Но через мгновение сама же его и нарушила:

– А я помню вас. Вы еще когда в милиции были, допрашивали меня.

– Я службы не оставлял.

– Значит, просто вывеску у вас там сменили. – Адель Захаровна выпростала худые руки из-под одеяла. – Что ж, допрашивайте по новой. Я же знаю, что вы скажете – простите, у нас такая работа.

– Собачья, – сказал Гущин, садясь в кресло у кровати старухи. – Всего несколько вопросов вам задам. Что за человек приезжал на ваш день рождения и искал с вами встречи?

– Да Аня столько народу позвала. Некоторых я впервые видела, знакомые моего сына покойного, коллеги, приятели моей невестки Ани.

– Тот человек послал к вам официанта с запиской.

– Ах это… это так, недоразумение.

– Официант записку прочел, там вам косвенно угрожали. И вы испугались, пожелали видеть адресата.

– Ничего я не испугалась. А как он посмел, этот мальчишка, читать чужие записки?

– Видимо, личность того, кто писал, показалась ему подозрительной. Так как фамилия этого человека? Содержание записки я знаю со слов официанта.

– Петька… то есть Петр… Петр Грибов, – Адель Захаровна прищурилась, словно свет мешал ей.

Катя вспомнила, что уже слышала эту фамилию тут, в Электрогорске. Выживший…

– Ваш старый знакомый? – спросил Гущин.

– Еще подумаете – мой бывший любовник. Мы вместе учились когда-то. Он здешний. Потом перебрался в Москву.

– Вы с ним в школе учились? – Катя забыла, что полковник Гущин запретил ей встревать в допрос.

– Да.

– В пятой школе?

Адель Захаровна посмотрела на Катю, потом бросила взгляд на столик у кровати, где стояли фотографии в рамках, а одна лежала «лицом» вниз, и кивнула.

– Что он хотел от вас, этот Петр Грибов? Почему угрожал в записке? – Гущин гневно заскрипел креслом – в адрес Кати: молчать.

– Он всегда был груб, неуравновешен. Это все болезнь, нервы, это не угроза.

– Но что он хотел от вас?

– Повидаться, видно, прослышал или вспомнил. Я его на свой юбилей не звала, сам явился.

– Как, по-вашему, его неожиданный приезд мог иметь отношение к тому, что произошло с вашими внучками и с вами там, на банкете?

Адель Захаровна молчала.

– Может, было что-то еще подозрительное – на самом банкете, до него, что-то вас обеспокоило, насторожило?

– Вы ведь полковник по званию… так вот, полковник, вы и три года назад, когда убили моего сына, и потом, когда застрелили Пархоменко, приезжали, вызывали нас с Аней к себе туда, в свои кабинеты, и вот так же спрашивали – может, что-то подозрительное заметили? В тот день, когда убили моего сына, лил дождь и я волновалась, потому что он уехал на машине по скользкой дороге, а водитель его, Павлик, такой лихач. Это все, о чем я в тот день… в тот ужасный день тревожилась. А на моем юбилее я тревожилась лишь о том, чтобы все прошло чинно, чтобы кто-нибудь не перепил, не затеял спьяна скандал. Что вы спрашиваете меня об одном и том же, когда моих близких, моих дорогих детей убивают у меня на глазах?

– Когда вы лежали в реанимации, я думал, что убийца метил в первую очередь в вас. Что вас отравили. Но эксперты у вас яда не нашли.

Адель Захаровна снова не сочла нужным отвечать.