Татьяна Степанова - Валькирия в черном

– Любовь…

«Сейчас спросит – а какая она в кинохронике? Красивая? – подумала Катя. – Мужчин это интересует. Красивая она была? Ну да… и годы, прошедшие с войны, и тяготы войны красоту эту не испортили. Только что же это за красота такая… зачем…»

Но Гущин думал совсем о другом.

– Говорила ты мне: она – серийный убийца. Посчитать по жертвам, как раз этой породы. Маньяк… Маньяк на войне, как с этим быть? И опять же на какой угодно войне – афганской, русско-японской, но чтобы на той, на нашей… У меня батя воевал, а дядька мой, брат мамы, погиб на Курской дуге. И вот я до сих пор храню все это в себе… вот, вот они те наши гены… ты и про это мне тут внушала, мол, в генах это. Да, в крови, в сердце. И при всем этом принимайте как должное, что и на войне был маньяк… Как же так все совпало, спросишь ты меня, малышка, девочка моя… А вот так, нужен был человек, который не побоится убить много, много, много людей. У кого рука не дрогнет сразу прикончить… дать яд. И такой человек нашелся – она. Маньяки – прирожденные убийцы, из утробы матери они уже такими появляются на свет. Они хотят убивать. В этом смысл их жизни. И на войне это вроде как может сойти за геройство. А когда война кончается, у маньяка остается лишь одно желание – продолжать.

– Когда Любовь Зыкова с цирком из города в город переезжала, ее жертвами стали в основном мужчины, и вроде так получается, что ее ухажеры. – Кате отчего-то хотелось сразу двух противоположных вещей: послушать, что еще скажет Гущин, и одновременно, чтобы этот разговор поскорее закончился. – А тут, в Электрогорске, дети. Где связь…

– Насчет ухажеров я тебе так скажу. Правда, может, и не должен, ты девушка, скромность твоя женская… хоть и погоны носишь… Я скажу за этих самых ухажеров – сиськи лапать все мужики горазды, только этого и добиваются от бабы одинокой, а она ведь одинокая была, безмужняя, циркачка. То да се – пригласили в ресторан, распили бутылку «Абрау Дюрсо», а потом бабу в койку… А она этого самого уже нахлебалась – при немцах-то, с немцами-то… Она ведь, ты говорила, пела для них на сцене, плясала, чечетку небось каблуками отбивала. А потом, чтобы в доверие совсем войти, легализоваться, и в койку ложиться приходилось. Думаешь, она об этом после войны не вспоминала? Помнила. Только ты не смей ее за это жалеть, слышишь?

– Мне ее не жаль, Федор Матвеевич.

– Мы жалеть должны других. Мы должны стоять за них горой. Я всегда это себе внушал: я на стороне жертвы. Даже когда пришибли одного за другим этих здешних олигархов – Архипова, а потом Пархоменко, я внушал себе – я на их стороне, хотя оба были говно говном… Жадные до безумия, все деньги, этот город между собой делили. Теперь вот легче за жертв стоять – за эту девочку Гертруду, за того парня – майора. Но против кого, скажи ты мне? Ведь одни бабы остались. Одни бабы в подозреваемых – у Архиповых, да и у Пархоменко. Две старухи и две невестки.

– Вы говорили, что у Пархоменко остался брат младший, я его сегодня видела, он дирижер ведь да и… А у Архиповых есть охранник – этот Павел Киселев. И вот что мне в голову пришло: разве Архиповы не могли послать этого Киселева на Кипр убить Пархоменко? Он ведь не только по заказу мог действовать, он и за свои раны мог ему отомстить.

– Отпадает твоя версия сразу.

– Почему?

– Потому что его тогда, как бумаги от кипрской полиции пришли, мы в первую очередь проверили на причастность. Он пределов Российской Федерации в то лето не покидал. Находился при семье Архиповых, здесь, в Электрогорске. Факт точно установлен. Нет, кого-то другого они нашли в качестве киллера, послали туда – эта наша Адель и невестка ее Анна. А на банкете с ними рассчитались по полной. Всех, всю их молодую поросль одним махом пытались на тот свет отправить, всех детей.

Катя подумала: нет, погоди, полковник, что-то у тебя не сходится. Вот в этих твоих рассуждениях. Но голова ее шла кругом, а от Гущина так разило перегаром, что просто мутило, и продолжать эту дискуссию в полночь… с пьяным…

– Вам надо отдохнуть, выспаться, – сказала она. – Уже очень поздно. Идите к себе, завтра трудный день.

Гущин как толстый, лысый печальный ребенок всхлипнул, а потом послушно встал и, качаясь, но не держась за стенки, а стараясь изо всех сил хранить равновесие, поплелся к себе в номер.

Спасибо, что не ползком.

Итак, мы должны горой стоять за потерпевших, за жертв. Катя в принципе с этим заявлением полковника Гущина была согласна.

Наутро предстояло проверить этот постулат – а получится ли? Где обретался Гущин, протрезвел ли он со вчерашнего, Катя доискиваться не собиралась.

Встала она рано, как щедрый джинн-кормилец раздала остатки снеди коллегам – соседям по номерам: вот попробуйте, тут жареное мясо, сама приготовила. Угощала она коллег-соседей не просто так. Пыталась прочесть по их лицам, а в курсе ли они того, как вчера ночью шеф криминальной полиции «вел себя плохо». Но прочесть по лицам… э, да вы попытайтесь когда-нибудь угадать что-то по физиономии прожженного опера или хладнокровного эксперта-криминалиста… в общем, с этим тоже все обломилось.

Ну и черт с вами со всеми. Я не выспалась адски, и я злая как собака. И хочу есть, снова хочу есть.

А мне предстоит быть доброй, мудрой и очень, очень внимательной, потому что сегодня я беседую с жертвами. К тому же они – несовершеннолетние.

Время врачебного обхода в больнице Катя переждала в местном кафе. Да, да, все же сломала… то есть очень постаралась сломать свой иррациональный страх как палку о колено. Выбрала кафе «Старбакс» на Заводском проспекте. Заказала латте, сэндвич и…

Сделала глоток, второй, третий. В кафе полно молодежи. Половина уткнулись в ноутбуки. Половина мечтательно пялится в панорамное окно, потягивая кофе из фирменных кружек «Старбакс». А мимо чешет трамвай.

Промчался…

Лето на исходе…

Скоро в школу…

Скоро в чертову пятую школу…

Сестры Архиповы, как узнала Катя в больнице, предъявив свое удостоверение, находились вдвоем в одной палате «повышенной комфортности, платной». В коридоре Катю встретил оперативник в штатском, сидевший на банкетке.

– Одной капельницу поставили, а другая, младшая, вышла во двор с охранником вроде как воздухом подышать, – сообщил он. – Тут все эти дни без происшествий. Мать каждый день их навещает, а охранник Киселев при них круглые сутки.

Катя поблагодарила его за информацию и подошла к дверям палаты, постучала вежливо. Никто не ответил, и она вошла.

Много света и воздуха, большое окно открыто, штора колышется от ветра. Постель у окна смята и пуста. На постели у стены сидит в подушках крашенная в пегий какой-то, контрастный цвет девушка в спортивных брюках и белой футболке. На футболке алеют свежие пятна крови, рядом капельница, и девушка словно прикована к этому агрегату, но не замечает его, потому что все ее внимание целиком поглощено планшетом Ipad, что приткнут у нее на животе.