Татьяна Степанова - Валькирия в черном

– Уведи девочку, незачем ей слушать, – тихо сказал Гущин. – Мы будем в кабинете, можешь поприсутствовать. Но вмешиваться запрещаю, понятно? Что бы ни услышала – молчи.

– Вы же не станете его лупить, правда?

Катя подошла к Виоле. Гущин увел Киселева в кабинет при дежурной части.

Катя вспомнила: с Виолой так никто до сих пор и не поговорил. Тогда в больнице не получилось. А сейчас не тот момент. Но Виола выглядела спокойной.

– С мамой не получится сегодня увидеться, – сказала ей Катя. – Следователь прокуратуры, он теперь дело ведет, пока не дает разрешение родственникам на свидание.

– Тут ведь этот лысый толстяк главный, – сказала Виола, имея в виду Гущина. – Попросите его.

– Я не могу.

– Пожалуйста, очень вас прошу, и Офелия тоже умоляет. Пустите нас к маме.

– Виола, я не могу.

– Пожалуйста! – Виола схватила Катю за руку.

– Пойми, нужно разрешение, документ, это только следователь решает. А где твоя сестра? Где Офелия?

– Филя дома. Заперлась у себя. Никого не хочет видеть. Но она тоже просит, как и я, умоляет.

– Виола…

– Ненавижу вас, ненавижу вас всех.

Девочка ринулась к выходу, едва не сбив с ног двух патрульных, входивших в отдел.

– Эй, эй, куда? Задержанная, что ли?

– Нет, пропустите ее, не трогайте! – Катя чувствовала себя так, словно ее сейчас отхлестали прилюдно.

«Ненавижу вас» – так устами подростка город Электрогорск… подводил итог, прощался, благодарил их за то, что они пытались разобраться, отделить зерна от плевел, отыскать ту самую каплю застарелого яда в здешней крови и генах.

Катя отвернулась к стене, чтобы помощник дежурного и патрульные сейчас не видели ее лица. Постояла секунду, а потом направилась к кабинету, где полковник Гущин «потрошил» свидетеля, в отношении которого возникли подозрения.

– Вы ведь любите ее, правда?

Это было первое, что Катя услышала, приоткрыв дверь (она решила не входить, просто послушать их).

– Вы любите свою хозяйку Анну Архипову. И давно.

– Мне надо ее увидеть. Пожалуйста, разрешите мне свидание с ней.

Голос охранника Киселева выдавал сильнейшее волнение. Даже тут, в прокуренном кабинете дежурки, это ощущалось. Любовь, когда рвется наружу вот так… не выбирает мест, не знает границ.

– Я ведь вам верил, Павел, и долгое время считал, что вы единственный добросовестный свидетель в том деле об убийстве ее мужа. Раненый, потерпевший, оставшийся в живых. Одним словом, идеальный свидетель, показания которого легли в основу нашей версии. Опираясь на эту версию, мы так никого и не поймали за эти три года. А ваша тяжелая рана зарубцевалась. А ведь если подумать, если принять за модель совершенно иную версию… что киллера и не существовало вовсе, а были только вы и ваш босс, ее муж, к которому вы ревновали. Если хоть на одно мгновение принять вот эту версию за правду, то… улавливаете мою мысль, Павел? Ведь тогда выходит, что вы всему причиной. Вы начало всей этой истории. Не сделай вы то, что, возможно, сделали там, то и вот этого всего… ВСЕГО ВОТ ЭТОГО не было бы. И она, Анна, ваша любовь, не сидела бы сейчас тут в ИВС по обвинению в убийстве и причинении тяжких телесных повреждений. Знаете, какой срок ей теперь светит?

Катя за дверью ждала, что скажет на это Павел Киселев.

Молчание.

– Завтра Анну Архипову увезут в тюрьму Матросская Тишина, – Гущин не повышал голоса, говорил раздумчиво, взвешенно. – В нарушение всех правил я могу вам дать свидание с ней сейчас. Но только на одном условии.

– На каком?

– Вы признаетесь ей, что это вы три года назад застрелили ее мужа.

Катя замерла. Вот, вот сейчас охранник начнет кричать: да вы что, я этого не делал, совсем охренели, как вы смеете бросаться такими обвинениями…

Вот, вот сейчас все там взорвется. Ну же, давай кричи, ругайся, оправдывайся!

Молчание.

– У нас нет против вас доказательств, – сказал Гущин. – Иначе наш с вами разговор тут был бы иным. Но я честен с вами. Убийство Бориса Архипова мы вам не можем инкриминировать. Но если это сделали вы… То, значит, вы причина всему, что произошло после. Это из-за вас женщина, которую вы любите, схватилась за оружие, чтобы мстить, и убила. Вам с этим жить теперь. Итак, вы принимаете мое условие?

– Нет.

– Вы отказываетесь от свидания с ней?

Молчание.

Потом Павел Киселев спросил:

– Я могу идти?

– Да, вы свободны, вас никто не задерживает. Значит, будете жить с этим?

Киселев прошел мимо Кати, не заметив ее.

Петра Грибова из его роскошной, набитой произведениями искусства квартиры в Петровском переулке привезли в три часа. А через пять минут у дверей скромного Электрогорского УВД остановился черный «Ягуар» известного на всю Москву юриста Исая Мангольда, представившегося адвокатом Грибова.

Катя смотрела из окна, как два этих пожилых человека – бодрый румяный очкастый Мангольд и Грибов, скрюченный чуть ли не до земли, похожий на сморщенного гнома, – о чем-то советуются.

Затем полковник Гущин пригласил их в «свой» кабинет и сообщил, что Грибов вызван в качестве свидетеля. Гущин не сказал, по какому делу, а Грибов и Мангольд не спросили, точно отлично знали. Гущин лишь подчеркнул:

– Ваша приемная дочь Яна здесь у нас. Возникли трудности, она отказывается давать показания.

– Никаких приемных, чтобы я этого даже не слышал, – проскрипел Грибов. – Она моя дочь – единственная, обожаемая. Оставьте ее в покое, если что-то вам нужно по делу Андрея, ее бывшего мужа, – спрашивайте меня.

Голос его… сиплый, прерывистый, словно там, в гортани, давным-давно все было жестоко сожжено и до сих пор еще не успело зажить.

– То, что нас интересует, связано не только с делом об убийстве майора Андрея Лопахина, – Гущин тщательно подбирал слова. – Мы также располагаем свидетельскими показаниями, в том числе и вашей дочери, о том, что вечером 21 августа сего года вы приехали в Электрогорск и виделись со своей знакомой Архиповой Аделью, передав ей предварительно записку с угрозой.

– Я не так глуп, чтобы писать записки с угрозами.

– Она вас на свой юбилей не приглашала. Зачем вы явились?

Петр Грибов бросил взгляд на адвоката Мангольда.

– Я пришел отравить…

Голос его пресекся, это было похоже на спазм. Он со свистом вдохнул, потом выдохнул, Мангольд наклонился к нему и быстро нашарил в кармане его щегольской замшевой куртки баллончик-спрей.

Гущин весь подался вперед, готовый… Катя снова могла бы поклясться – готовый сделать что угодно, выхватить, выкрутить руку в болевом приеме, если это понадобится, чтобы не позволить ему… ничего не позволить ему сделать дальше.

Я пришел отравить…

Этих слов они ждали так долго?