Екатерина Лесина - Алмазы Джека Потрошителя

Далматов дышал.

Саломея боялась, что он умрет, просто перестанет дышать, отключится насовсем и ей придется решать что-то с трупом. И это будет не какой-то там посторонний труп, а…

Опомнившись – мысли, подобные прежде, были ей не свойственны, – Саломея затрясла головой: никто умирать не будет. Не позволит она. Не знает, каким образом, но факт – не позволит.

Подогнав машину к самому подъезду – простите, клумбы и сухие бархатцы, – Саломея открыла дверь.

– Этаж третий, – предупредила она, помогая Далматову выбираться. – Дойдешь?

Кивнул.

И шел, переставляя ноги, двигаясь скорее по инерции, чем сознательно. Он старался не опираться на Саломею, но это глупое геройство никому не шло на пользу. Между этажами – лифта в доме не имелось – пришлось остановиться на отдых.

– Ты где так? – Саломея подозревала, что внятного ответа не получит, и оказалась права: Далматов, вцепившись рукой в подбородок, пробормотал:

– Да… старые дела. Все решено.

Сейчас он и врал как-то неубедительно.

Квартирка оказалась какой-то совсем уж махонькой: коридор, половину которого занял шкаф. Кухонька на четыре с половиной квадрата. И комнатушка с диваном, кроватью и столом, на котором, как и было обещано, лежали сероватые простыни.

– Садись. Сиди. Черт, я вся в кровище, как будто…

– Компенсирую. Воду поставь. Литра два.

– Засунь свою компенсацию знаешь куда?

– Знаю. Воду поставь.

На кухне нашлась посуда – чайник и трехлитровая алюминиевая кастрюлька с исцарапанными боками. Огонь шипел, касаясь влажного дна, и кастрюлька накалялась. Вода вскипала, выпуская стаи пузырьков к поверхности. А когда забурлила, на кухню выполз Далматов.

Выглядел он отвратительно.

– Моя коробка.

– Твоя, твоя, – Саломея поставила кофр на не слишком чистый стол. – Ты бы лучше лег. Я сама…

– Нет.

Вынув флакон из гнезда, Илья зубами выдрал пробку.

– Три капли. Три. На ложку сначала.

Три так три. Саломея не собиралась спорить. Бесцветная жидкость не имела запаха, на вкус Саломея не решилась бы попробовать.

– Две, – еще один флакон, на сей раз содержимое его темно-коричневое, маслянистое. Капли расплываются по водяной поверхности радужной пленкой.

– Два. Пять.

Он вытаскивал флаконы, а Саломея послушно отсчитывала капли…

Раз-два-три-четыре-пять.

Вышел зайчик погулять…

Зайчиков не было, зато имелась парочка ангорских кроликов, белых, пушистых, с красными бусинами глаз и розовыми шелковистыми носами.

– Это твои, да? А погладить можно?

– Нет.

Саломея вытащила кролика из клетки. Он был тяжелым, мягким и горячим. Замечательным просто!

– А что ты делаешь?

Илья сидел над своей тетрадью, которую прятал в ящик стола, думая, что никто, кроме него, не знает о двойном дне. Саломея вот сразу догадалась, но отцу не сказала.

Это ведь неправильно – выдавать чужие тайны.

– Эксперимент ставлю.

Второй кролик попытался вырваться из объятий Саломеи. Он смешно дергал ногами и повизгивал.

– Какой эксперимент? – Она вместе с кроликами забралась на диван и сказала: – Сидите смирно. А когда ты эксперимент закончишь?

– Скоро… – Он все-таки повернулся, вздохнул и предложил: – А давай ты сходишь погуляешь куда-нибудь?

Саломее вовсе не хотелось гулять в этом пустом доме. Зачем ее вообще сюда привезли? Папа сказал, что так надо. А мама – что Саломея не должна оставаться одна. Бабушка ворчала про другие варианты, но как-то неубедительно.

И Саломею бросили здесь.

Тут тихо. Тоскливо. Как в сказке про Снежную королеву. И белые стены просятся быть украшенными, но Саломея обещала вести себя хорошо. Поэтому она и пришла к Илье.

Вдвоем вести себя хорошо проще.

Тем более что тут эксперимент и кролики.

– Если тебе потом, ну после эксперимента, кролики будут не нужны, то давай я их заберу?

Мама, конечно, вряд ли обрадуется. И папа будет ворчать, но потом они согласятся, ведь кролики – совершенно замечательные. Они, конечно, не лучше собаки, но собаку Саломее совершенно точно не купят.

– Или, – Саломея по-своему расценила молчание Ильи, – я возьму одного, а ты другого. Какой тебе больше нравится? Выбирай.

Она была щедра и счастлива, а Далматов опять вздохнул и неправильным, мягким голосом повторил предложение:

– Лучше иди погуляй. В сад. Там орхидеи цветут. Красивые.

Кролик все дергался и сучил ногами, а потом вдруг завизжал, громко, протяжно, и Саломея выпустила его. Кролик прыгнул, но как-то нелепо, и упал на пол. Он еще пробовал подняться, и задние ноги царапали ковер, а из розовых ноздрей полилась кровь.

– Он… он… – Саломея хотела взять кролика на руки, но Далматов не позволил. Оттолкнул и еще крикнул:

– Не смей трогать!

А ему же больно. И Саломея поможет. Она умеет делать так, чтобы боль отступала.

Но почему-то не делает, просто стоит, смотрит и плачет.

Кролик затих. А Далматов вытащил часы и сказал, как-то очень громко:

– Пять минут. С половиной.

– Ты? Это ты… – Саломея вдруг сразу поверила, что именно он убил кролика. И кинулась защитить второго, неподвижно сидевшего на диванчике, там, где Саломея его оставила.

Она взяла его на руки, обняла, пообещав, что непременно спасет. И только коснувшись носа, слегка осклизлого, грязно-розового, сообразила: кролик мертв. Саломея закричала. Она кричала долго, минуту или две. И замолчала, лишь когда Далматов сунул в руки стакан воды.

– Пей, – велел он и силой заставил выпить.

Крик исчез, голова закружилась, а руки и вовсе отнялись. И Саломея подумала, что сейчас умрет, а еще, что хотела бы умереть без боли. Далматов не позволил упасть, поймал, отнес на диван и уложил. Он сел рядом и сидел, держа за руку. Пульс считал… потом Саломея совсем уснула. А проснулась уже в своей комнате.

– А вот и наша красавица спящая глазки открыла. – В кресле у окна сидел Федор Степанович, и выглядел он весьма довольным. – Как ты себя чувствуешь, деточка? Голова не болит?

– Нет.

– Вот и чудесненько! А то ты нас напугала. Легла спать и спишь, спишь… сутки уже спишь… – Он погрозил пальцем, точно это Саломея была виновата. – Илюшка весь испереживался. Говорит, что ты кроликов видела… бедные зверята. Не получилось вылечить, не получилось… а он так надеялся.

– В-вылечить? – Саломея облизала губы, сухие, колючие.

– Вылечить. А ты, бедняжка, подумала… водички дать? Доктор пока не велел. Потерпи, солнышко. А Илюшка у нас на ветеринара идти думает. Возится со всякой там живностью, пробует по-новому лечить… чуму вот кроличью. Страшная болезнь. Заразная…

– Кроличья чума… – Саломея сняла кастрюльку. Сквозь тонкое полотенце она ощущала жар, исходивший от металла. А бурое варево источало пряный миндальный аромат. – Ты же не собираешься это пить?