Екатерина Лесина - Алмазы Джека Потрошителя

Держаться за стеночку.

Идти.

До двери. Из двери. Вниз по лестнице. И снова дверь на тугой пружине. Открывать приходится, наваливаясь всем телом. А снаружи зима. И ноябрь рассыпал серебро первого снега.

До ограды метров сто. Дойдет ли? Дойдет. На холоде слабость отступила. И тело стало более послушным. Люди проходят мимо. Спешат. Поднимают воротники, горбятся, запахивая пальто и куртки, торопятся попасть куда-нибудь, где тепло и нет такого ветра. А вот Лере некуда идти.

Машина ждет за воротами. Милослава не спешит на помощь, просто стоит. Пальто ее распахнуто, и ветер трогает темное платье.

– Мне ничего от тебя не надо, – говорит Лера.

– Как скажешь. Но хотя бы до дома позволь подвезти?

К утру полегчало. Били аккуратно. С расчетом. Надо бы порадоваться – кости целы, а шкура заживет, чай, не в первый раз. Радоваться не выходило. И спать тоже.

Илья лежал на полу – так удобнее – и слушал темноту.

Рядом на диванчике сопела Саломея. Вдох и выдох, движение глазных яблок под веками. И нервно вздрагивающие пальчики. Что ей снится?

Далматов надеялся, что не те злосчастные кролики. А ведь соврал: он тогда всерьез перепугался, и не столько наказания, сколько того, что навсегда убил.

Как кроликов.

На этой книге воспоминаний стояла метка: осторожно, опасно. И Далматов все эти годы старательно обходил даже полку, на которой книга стояла. А вот сейчас потянулся. Снял. Раскрыл.

Кролик на полу. Кролик на диване. Эксперимент. Секундомер в руке. Саломея кричит. У нее очень звонкий голос, от которого Илья глохнет. Надо что-то сделать, чтобы она замолчала. И он делает то, что умеет. Стакан с водой и четыре капли. Или пять? Пять.

– Пей.

Прижимает стакан к губам, заставляет глотать. И Саломея умолкает. Она вдруг начинает заваливаться на пол, ноги подгибаются, а рыжая кожа на глазах выцветает, становясь белой-белой.

Он подхватывает Саломею.

Тяжелая. На диван положить. Схватить за руку. Сдавить. Пульса нет и губы сжаты. Дышит? Непонятно. И сердце не бьется.

Он остолбенел от страха. Сидел. Смотрел. Молчал. Когда отец прибежал – молчал. И пощечину получив, не очнулся. В голове одно стучало – не вернется. И ведь вроде бы хотелось, чтобы она ушла, чтобы насовсем, оставила в покое.

– Ты чего натворил? – Рев отца отрезвляет. Пара пощечин приводит в чувство.

– Не трогай ее!

Илью не слушают. Отпинывают в угол, но боль впервые не вызывает обиды: заслужил. Отец щупает Саломею, бьет по щеками, оттягивает веки, сует пальцы в рот. Выкручивает руки. А она – как кукла.

– Живая вроде, – отец закидывает Саломею на плечо. – Сиди здесь. С тобой я потом поговорю.

В этом обещании нет ничего хорошего. Илья ждет. До вечера, и ночью, и до самого утра. Он не ложится спать, как не притрагивается к еде. И мать, которая принесла поднос, впервые смотрит с неодобрением. Опять он все испортил.

А потом Саломея проснулась и стала спрашивать про кроличью чуму и лекарства… идиотская фантазия. Но отец умел вкладывать в чужие головы самые идиотские фантазии.

От этого тоже было тошно.

Флешка лежала в кармане пиджака. Крохотный кусочек пластика и металла. Килобайты информации. И решение загадки, которое с некоторой долей вероятности можно использовать как доказательство.

В квартире нет компьютера.

Значит, надо найти.

Его рубашка сохла в ванной комнате и почти высохла. Штаны грязные. Пиджак мятый. Илья похож на бомжа.

– Ты куда собрался? – Сонный голос остановил Далматова на пороге. – Сбегаешь?

– Я вернусь.

– Угумс. Я с тобой. Отвернись. – Саломея зевнула и потянулась: – Не спится же тебе… отвернись, сказала.

Далматов вышел.

Оделась она быстро. Намочив ладони, пригладила волосы, которые свивались рыжими пружинками.

– Ну, идем. Только куда?

– Туда, где есть компьютер.

Безымянный клуб нашелся в подвале соседнего дома. Восемнадцать ступенек вниз, десяток пивных бутылок, банка вместо пепельницы и коллекция разноцветных оберток. Чипсы. Орешки. Конфеты. Выкрашенная зеленым дверь и фонарь над ней. Табличка с выведенным от руки «Круглосуточно». И чуть ниже приписка: «В долг не работаем».

За дверью душно. Жужжат кулеры, громыхают выстрелы. И визг тормозов бьет по ушам. Виртуальная машина не входит в поворот и летит, кувыркаясь. Гонщик матерится. Его более удачливый дружок, парень лет семнадцати, хохочет.

– Вам чего? – Из подсобки выныривает существо неопределенного пола. Грязные волосы заплетены в косички, а косички украшены бусинами и разноцветными нитями. Старый свитер скрывает линии тела. И драные джинсы с бабочкой на колене не добавляют ясности.

– Машину. На час. – Бумажник получается достать со второго раза. Пальцы еще не вернули прежнюю гибкость. И Далматов отдает бумажник Саломее: – Заплати.

Платит.

Существо разглядывает купюру сонно, равнодушно, но после убирает в горловину свитера.

– Третья. Печатать не печатаем. Ксерокса тоже нету. И если громко, то сами им говорите, дядя.

Их компьютер стар, старше других, за которыми идет игра. Он не гудит – подрагивает, и снятая крышка корпуса позволяет разглядеть детали: переплетение проводов, пыльные планки памяти, прямоугольник жесткого диска. Мерцает монитор, и от этого больно глазам.

Илья жмурится, трет веки.

– Плохо? Может, скажи, что надо искать? А сам наверх? – Саломея обнимает его осторожно, опасаясь причинить боль. Если бы она хамила, было бы легче.

– Нет. Садись.

Стульев нет. Забрала веселая компашка игроков, расставившая на них бутылки с пивом, энергетиком. Пачки чипсов держали на коленях.

– Ребята, пожалуйста, дайте стул, – Саломея вежлива. Ребята гогочут.

– А ты стоя, тетенька! – говорит самый наглый. Белобрыс, лупоглаз, на шее три цепочки. Уши пробиты. За серьгу Илья и схватил, сжал, выкрутил и пообещал:

– Дернешься – с мясом вырву. Извинись.

– Дядя, ты чего, оборзел? – вскочил второй, смугловатый бычок с подкачанной фигурой.

– Илья!

– Тихо, – Далматов обращался ко всем сразу, и все смолкли. Только от противоположной стены доносились выстрелы. Отчетливо лязгали гусеницы трака. Рвались снаряды.

– Сейчас мы все решим миром, правда? – Илья слегка сдавил пальцы, позволяя ощутить растяжение кожи. – Или не решим, и он потеряет ухо.

– Васька! Сделай хоть что-нибудь…

– Например, извинись.

– И-извините, пожалуйста, – пробормотал белобрысый. – Я не хотел.

– А ты?

Второй молча сел на место.

– Ну и дальше что делать будешь? – Саломея больно ткнула пальцем в спину. – Герой.

– Стулья возьми.

Послушалась.

– А вы, ребята, ведите себя тихо. И тогда уйдете отсюда целыми и невредимыми.

Илья разжал пальцы. Воцарившаяся тишина держалась секунд пять. Потом заголосили девчонки, а парни неловко позволили себя удержать, и драки не случилось.