Полина Дашкова - Вечная ночь

Ика отчетливо вспомнила один из недавних разговоров с Марком. Они лежали в койке, усталые, размякшие после бурной любви, отщипывали виноградины ртом с грозди, и она сказала:

– Слушай, продаются такие диски, по которым можно найти фамилию любого человека по телефонному номеру.

– Продаются, – кивнул Марк, – ну и что?

– А то, что ты ведь запросто можешь узнать настоящие имена клиентов.

– На фига? Мне от них бабки нужны, а не паспортные данные. Шантажом я заниматься не собираюсь, если ты об этом. Я не идиот.

Оказывается, идиот, еще какой. Может быть, он и не собирался заниматься шантажом, но паспортные данные все-таки узнавал потихоньку и заносил в компьютер.

– Ладно, Тома, – услышала она голос дяди Моти, – вытаскивай жесткий диск. Вова, что там у тебя?

Вова взял одну из кассет, помеченных маленькой звездочкой, молча вставил в магнитофон. Ика повернулась к телевизору. Качество пленки было плохое, но можно разглядеть, как голая Женя скачет верхом на каком-то жирном старикашке. И лицо этого старикашки видно вполне четко.

– Между прочим, та самая малышка, – сказал дядя Мотя и тяжело вздохнул.

– К-какая – та с-самая? – спросила Ика.

Дядя Мотя, Тома, Вова уставились на нее, и повисла тишина. Ее нарушали только хриплые стоны старика, звучавшие из колонок видеосистемы.

– Та самая, которую задушил маньяк, – произнес наконец дядя Мотя, – странно, что ты до сих пор этого не знаешь.

Едва Борис Александрович вошел в школу, к нему кинулась учительница начальных классов, пожилая, очень полная Вера Евгеньевна.

– Горе-то какое! Единственный ребенок у матери. Вот так живешь, живешь, нервничаешь из-за всякой ерунды, забываешь, что такое настоящая трагедия. Сейчас там, в учительской, сидит следователь, допрашивает Карину Аванесову, подружку ее. Ой, не знаю, не знаю, вряд ли они найдут убийцу. Вчера был сюжет в криминальных новостях, я еще смотрела, думала, хорошо, что это в области, не у нас. Там имени не назвали, только сказали: девочка-подросток, от двенадцати до четырнадцати. И никаких подробностей. Кстати, следователь тот самый, которого показывали по телевизору, только что пришел, сначала два милиционера приехали, оперативники, а потом следователь. Он ничего, нормальный, лицо интеллигентное.

Они вошли в учительскую раздевалку. Борис Александрович машинально поставил на пол портфель, снял плащ, стянул шарф. Стал запихивать его в рукав, но все не мог попасть. Шарф, словно живой, то и дело выползал из рукава, падал на пол. Борис Александрович смотрел на учительницу. Он только сейчас заметил, что у нее распух нос, покраснели глаза, и слезы текут по щекам.

В школе было тихо. Четвертый урок еще не кончился. Борис Александрович пришел к пятому. Он наконец нормально выспался, даже проспал немного, и до школы почти бежал. Одышка до сих пор не прошла.

– Я ведь помню ее совсем маленькой, невозможно представить, – бормотала Вера Евгеньевна, всхлипывая и сморкаясь, – говорят, это какой-то маньяк. Он уже давно орудует, убивает женщин и девушек в зеленом. На ней как раз была зеленая куртка.

– Подождите, – сказал Борис Александрович, продолжая воевать с шарфом, – подождите, я не понимаю, о чем вы говорите. Какая зеленая куртка? На ком – на ней?

На самом деле, он уже все понял, но не хотел верить. Куртка на Жене Качаловой была действительно зеленая, вернее салатная, с капюшоном, отороченным серебристой норкой.

Вера Евгеньевна охнула и всплеснула руками.

– Так вы еще ничего не знаете?! Ну да, вы же только что пришли. Уже вся школа знает. Горе-то какое, господи! Женечку Качалову нашли в лесу, возле кольцевой дороги. Убитую.

Взорвался звонок, и через мгновение коридоры наполнились гулом и грохотом. Так шумно, как в школе на переменах, бывает только на аэродроме, когда взлетает реактивный самолет, или на берегу океана, когда гудят волны. Борис Александрович привык к этому шуму, любил его, но сейчас детские голоса и топот множества ног разрывали ему мозг. Он двинулся вперед по коридору, все еще комкая в руке шарф. Мимо носились малыши. Это был этаж первоклашек. Покачиваясь, загребая ногами, словно шел по воде, стараясь никого не задеть, он добрел до учительской. Она находилась в «аппендиксе», в глухом конце коридора, вдали от классов. Здесь было значительно тише.

– Вы только не волнуйтесь, – прошептала на ухо Вера Евгеньевна и отдала ему портфель, который прихватила из раздевалки, – если что, у меня есть валерианка в таблетках и валокардин.

– Спасибо.

Дверь открылась. Из учительской вышла Карина Аванесова, красная, мокрая, с открытым ртом и блестящими от слез глазами. Увидев Бориса Александровича, она вдруг схватила его за руку, как будто боялась упасть, и прошептала:

– Не говорите им про дневник, умоляю!

– Кариша, – Вера Евгеньевна обняла ее за плечи, оттащила от старого учителя, – деточка, как ты себя чувствуешь?

– Голова кружится, – хныкающим голоском пожаловалась Карина.

– Пойдем, я отведу тебя к медсестре.

Они прошли несколько шагов по коридору. Учительница поддерживала девочку за локоть.

– Борис Александрович, – Карина остановилась, оглянулась.

– Что? Что ты хочешь сказать? – спросила Вера Евгеньевна.

– Борис Александрович, – повторила девочка и больше ничего не прибавила.

В дверном проеме появился рыжий парень в джинсах и свободном сером свитере, скользнул взглядом по лицу старого учителя.

– Проходите, пожалуйста.

Никого из учителей в комнате не было. Рыжий оказался старшим лейтенантом ГУВД Антоном Горбуновым. Кроме него в учительской находились еще двое. Один, полный, лет тридцати пяти, в милицейской форме, с майорскими погонами, стоял у окна и тихо разговаривал по телефону. Второй, худощавый, в штатском, с седым ежиком, сидел за столом и быстро писал что‑то.

– Здравствуйте, Борис Александрович, присаживайтесь, – произнес седой, продолжая писать, – меня зовут Соловьев Дмитрий Владимирович. Я следователь ГУВД.

«Через пятнадцать минут у меня урок в десятом “А”, – подумал Борис Александрович, – наверное, уже отменили».

– Этого не может быть, – произнес он вслух и удивился звуку собственного голоса, как будто говорил не он, а кто-то другой.

– Простите? – Следователь вскинул глаза, отложил ручку.

– Когда? – Борис Александрович хрипло откашлялся. – Когда это произошло?

– В ночь с воскресенья на понедельник. Между двенадцатью и часом.

– Убийство? Ее убили? Господи! Нет, подождите, этого не может быть, это какая-то нелепая ошибка.

– Борис Александрович, когда вы видели Женю Качалову в последний раз?

– Я видел Женю… Да. Мы с ней встречались в воскресенье, поздно вечером, около десяти. А скажите, вы уже беседовали с ее дядей? Он знает?