Полина Дашкова - Вечная ночь

Загремел звонок. Перемена кончилась. В дверь заглянула завуч старших классов.

– Извините, мне надо взять журнал. – Она проскользнула к шкафу, принялась нарочно медленно перебирать журналы, а сама смотрела на Бориса Александровича. Она даже не поздоровалась с ним.

«У меня такое лицо и такая поза, как будто я подозреваемый. Она это сразу поняла. Она знает, что меня подозревают и допрашивают».

– Борис Александрович, как вы себя чувствуете? – Голос у завуча был громкий, учительский. Она нашла наконец нужный журнал, но уходить не спешила. – Мне сказали, у вас только что был приступ. Еще бы, такое потрясение! Мы все в шоке. Может, позвать сестру, чтобы померила вам давление?

– Спасибо, Алла Геннадьевна. Я в порядке. – Ему даже удалось улыбнуться.

– Держитесь. А вы, товарищи, пожалуйста, не слишком мучайте нашего Бориса Александровича. Он, между прочим, заслуженный учитель России, школа гордится им. Дети очень его уважают и любят.

Он покраснел. Сердце глухо стукнуло.

«Господи, что это с ней? Я привык думать, что она меня ненавидит. Старый идиот!»

– Спасибо. Как там десятый «А»?

– Не волнуйтесь. У Альбиши свободный урок, она вас подменит. Ну все, мне пора.

– Алла Геннадьевна, а с моими детьми что?

– Я как раз иду к ним. Попробую провести урок, ну или просто поговорю. Они все знают, сидят тихие, как будто оглушенные. – Завуч покосилась на седого следователя и добавила с вызовом: – У Карины Аванесовой истерика после допроса.

Соловьев никак не отреагировал. Он придвинул свой стул к столу и писал что-то на разлинованных бланках, низко опустив голову.

– Простите, пожалуйста, вам пора на урок, а нам надо работать. – Толстый майор подхватил завуча под руку и проводил до двери. Напоследок она грустно улыбнулась Борису Александровичу и кивнула, мол, держитесь.

– Же… Же… – повторяла Ика, не в силах преодолеть мягкое, совсем безобидное «ня».

Она опять стала заикаться, даже хуже, чем раньше. Она думала, что уже ничего на свете не может ее всерьез напугать, огорчить, ужаснуть. Ей казалось, что все слезы она выплакала в детстве.

После выпускных экзаменов Ика приехала в Москву, но поступать никуда даже и не пыталась. Ее сразу закружила бурная Маринкина жизнь. То ли подруга, то ли прислуга, она спала в маленькой уютной комнатке при кухне, чистила, пылесосила, готовила, мыла. Когда собирались гости, ее, как равную, приглашали в гостиную. Маринка давала ей деньги на хозяйство и на карманные расходы. Качалов относился к ней доброжелательно и слегка насмешливо, все обещал поговорить со своим знакомым юристом, чтобы занялся Икиными проблемами.

Гости собирались часто, два-три раза в неделю. Ику они не замечали, она не замечала их. Первое время она жила как во сне.

Качалов часто уезжал на гастроли, Маринку брал с собой. Ика оставалась одна в огромной пустой квартире, смотрела телевизор и видик, валялась на диване, постоянно что-нибудь жевала. Она уже не могла без чипсов, сырокопченой колбасы, печенья, булочек, шоколадок, огромных бутербродов с маслом и сыром. Иногда она вставала на весы в ванной и видела, что стрелка с каждым разом все ближе подбирается к цифре «80». Но ей это было безразлично. Она продолжала пребывать в странном, тупом оцепенении. Ела, спала, гудела пылесосом, катила тележку в супермаркете, загружала стиральную и посудомоечную машину. Носила бесформенные, как мешок, джинсы, мужские ковбойки навыпуск, кроссовки. В зеркало не смотрела, даже когда умывалась и чистила зубы.

В январе у Качалова был день рождения. Отмечали в каком-то шикарном ресторане, за городом. Маринка предупредила, что оттуда они приедут домой часа в четыре утра, наверное, с кучей народу, так что надо приготовить легкую закуску.

Ика все приготовила и уснула. Проснулась от жуткого шума, смеха. Из ресторана явилось человек двадцать. Все были пьяные. Пришлось встать.

Когда она несла из кухни в гостиную очередной поднос, на нее налетели два незнакомых мужика. Они о чем-то громко возбужденно спорили. Один маленький, жирный, лысый, лет пятидесяти. Другой повыше, крепкий, но не жирный, лет тридцати пяти. Широкие плечи, темно-русая бородка. Длинные волосы зачесаны назад, стянуты в хвост резинкой.

– Это ты в своем рассказике можешь любую уродину превратить в красотку. А в жизни, если девка страшная, ничего с ней не сделаешь, – говорил лысый.

– Еще как сделаешь! – кричал бородатый. – Я вообще не пишу о том, чего не бывает в жизни!

– Да ладно! Эта твоя история про Золушку, которая стала порнодивой, – полная чушь! Ты уж реши для себя, кто ты, серьезный писатель или рыночный графоман, который обслуживает мечтательных домохозяек.

– При чем здесь домохозяйки? Они меня вообще не читают!

– И правильно делают! Потому что ты – грязный ублюдок, порнограф, аморальный тип!

Ика подумала, что эти двое сейчас подерутся, но они, наоборот, рассмеялись, бородатый дружески шлепнул лысого по лысине, и вдруг оба замолчали, уставились на Ику.

– Стой! – скомандовал бородатый и схватил ее за локоть так резко, что она чуть не выронила поднос. – Тебе сколько лет?

– С-семнадцать, – ответила Ика, – ч-чего вы л‑лезете? Д-дайте пройти!

Она отнесла поднос в гостиную, а когда вернулась на кухню, обнаружила, что эти двое сидят там, курят и продолжают спорить.

– Миф о Пигмалионе, конечно, классная основа для сюжета, и многие пользовались с успехом, но это только миф, – говорил лысый, – это очень мило получилось у Шоу, но, если ты помнишь, там девушку всего лишь учили правильной речи и хорошим манерам. С внешностью у Элизы Дулитл было все в порядке. А у тебя она вначале жирная свинья, уродина.

– Ну, правильно, – кивнул бородатый, – у нас с профессором Хиггенсом разные задачи. Он творил леди, а я – порнодиву. Если ты помнишь, моя свинка в начале была еще и фригидна, как тухлый бекон.

Ика успела дважды сходить туда-обратно, они все разговаривали, и оба все поглядывали на нее.

– Хорошо, – услышала она голос лысого, – я готов поставить триста баксов.

– Ты издеваешься? – засмеялся бородатый. – Одни только зубы обойдутся раза в три дороже.

– А сколько ты хочешь?

– Хотя бы косушку. Если не получится, я через полгода тебе верну.

– Слушай, а может, мы все-таки у нее спросим? – Лысый поймал Ику за руку. – Стой. Как тебя зовут?

– И-ирина.

– И тебе, значит, только семнадцать лет?

– Д-да. Ч-чего вам надо?

– Успокойся. Сядь, – сказал бородатый, – нам надо с тобой поговорить.

У него был мягкий низкий голос. Он мог смотреть прямо в глаза, не моргая. Он взял ее руку и стал поглаживать, слегка массировать. Он как будто заколдовал ее своими выпуклыми карими глазами, теплыми пальцами. И вместо того чтобы послать его подальше, она вступила в разговор и даже заикаться почти перестала.