Григорий Славин - Чумовой рейс

Когда Гриша был молод, жил он в общежитии железнодорожников и коллекционировал бабочек. Улыбками природы была украшена вся стена со стороны Гришиной кровати. Поймает бабочку, проткнет иголкой и любуется. Не койко-место, а рай. У другой стены стояла вторая кровать, и спал на ней проводник поезда сообщением Новосибирск – Алма-Ата. Владелец кайзеровских усов и всегда влажных от желания глаз, в дни отдыха днем он пил вермут, а вечером приводил женщин. Вообще, женщин они водили в комнату по очереди. Четыре дня подряд водил проводник, а пока он продавал путешественникам водку в вагоне, один раз приводил, если везло, Гриша. Над чем плакали многочисленные женщины проводника, было неизвестно, редкие Гришины плакали от умиления. Одно дело предаваться плотским безобразиям в общежитии для лиц без постоянного места жительства, и совсем другое – в окружении бабочек. Бабочки на стене – это как розы на постели.

Единственный, кто мог вмешаться в круговорот любви в районе, был комендант общежития. Первую тройку списка его врагов занимали гулящие женщины, длинные мужские прически и небритые ланиты. Он был убежден, что триппер передается взглядом, а беспорядочные половые связи способствуют сходу локомотивов с рельсов. Бывший майор бронетанковых войск, он гордился тем, что был единственным военным советником, кто за время шестидневной войны Израиля с Египтом сумел получить контузию. Жил с женой на окраине, был верен ей как собака, требовал того и от окружающих. Карал за разврат люто. Все взятые в комнатах с бабами хладнокровно направлялись им в райком партии, где по два и более часа ожидали казни под дверью первого секретаря. Но потом появлялся там, говорил, что уладил, и чтобы – в последний раз. Статистику нравственности гад, видимо, портить не хотел. И отдавал ключи от комнаты, брезгливо отмахиваясь от червонцев.

Заподозрив в Грише неумение вызывать в женщинах желание возвращаться в комнату с чешуекрылыми, однажды по возвращении проводник объяснил Грише, что нужно делать. А делать, значит, нужно было вот что: проколоть гвоздем чехол от орудия любви. В образовавшуюся пробоину заложить шарик от подшипника и пару недель поливать йодом, ожидая, пока приживется. Этот тимирязевский подход Гришу насторожил, и он потребовал дополнительных объяснений. Из них следовало, что очень скоро шарик станет частью Гриши. Но это будет уже другой Гриша. Модернизированный. И все дело-то, оказывается, в отсутствии этого шарика. Потому-то у Гриши и проблемы со случайными связями – шарика нет. У проводника шарик есть, что он и доказал тут же. С шариком, сказал проводник, женщина испытывает ощущение ну как парашютистка. И не надо машин с открытым верхом и Черного моря. Скоро все женщины Советского Союза будут ходить за Гришей, как за поэтом Евтушенко. Выяснив, что лишнего шарика у проводника в кармане нет, Гриша, начинающий мужчина гуманитарного склада ума, угнал от гастронома коляску и разобрал колеса.

Ближе к вечеру он сел на табурет посреди комнаты, вооруженный гвоздем и молотком. Он мечтал о хлороформе, но в таком состоянии, вы понимаете, пробоину можно неизвестно где сделать. Поэтому просто оглушил себя стаканом оставленной главным сексологом общежития водки. Когда наркоз легкой икотой дал знать, что пора, приступил. Обозначил местонахождение причины будущих женских оргазмов гвоздем и взял молоток поудобнее.

То ли водка была паленая, то ли Гриша перевозбужден. Сейчас уже чего выяснять. Когда голосовые связки обессилели и повисли в горле тряпочками, Гриша понял, что попал. Попал он крепко, потому что молоток в комнате имелся, а плоскогубцев в комнате не было. А гвоздь вошел хорошо, хоть снизу загибай. Гвоздь даже сам удивился простоте поставленной перед ним задачи. Не говоря уже о молотке.

Догадавшись, что из мата гвоздодер не сделать, Гриша успокоился и закурил. Боль действительно скоро прошла. Как проводник и обещал. Конечно, можно было выйти из комнаты, спуститься к завхозу, попросить щипцы или что-то вроде этого. Табурет был приколочен в полном соответствии с конституционными требованиями о свободе перемещения по территории СССР. Можешь идти хоть до Камчатки. Но завхоз обитает в подвале, словом, пройтись по четырем этажам без штанов и с прибитым к члену табуретом – изрядное удовольствие. Гриша понимал – идти может, но не может найти в себе внутренних резервов для объяснения всем встречным смысла созданной им архитектурной композиции.

Чиркая на табурете зажигалкой, Гриша ощущал себя наказанным Зевсом Прометеем. За изобретение устройства, не имеющего практического применения. На душе было легко и спокойно. Наркоз действовал. Будь он силачом Алексеевым, он вынул бы гвоздь рукой, будь йогом, наклонился и вытащил бы зубами. Но Гриша был гуманитарием, а они умеют только вбивать.

Была хрупкая надежда, что комендант занят. Например, пересчитывает простыни. Но он, понятное дело, явился. Как всегда, открыл неожиданно дверь своим ключом и вошел. А войдя, долго и пронзительно разглядывал табурет. Мигая правым глазом, как указателем поворота, строго потребовал отчета о проделанной работе. Обессиленно и равнодушно Гриша направил его в жопу. Комендант огорчился и заметил, что пожилой человек, и поэтому, когда Гриша говорит ему «ты», странное это производит впечатление. И еще сказал, что бывший боевой офицер, жизнь в танке лишила его прежней собранности, что, командуя батальоном, он, конечно, многое в нормальной жизни упустил. И что теперь современное общество ему приходится догонять семимильными шагами. Но экзальтации некоторых отстающих, кого в этой погоне настигает, он принять не может. И голосом оракула напомнил то, указывая средним пальцем (остальные не разгибались) на райскую стену, что еще полгода назад предсказывал: в природе диалектического материализма все взаимозависимо, а посему гербарий этот приведет Гришу к оппортунизму. А и действительно, сказал комендант, разве не прав он был? Чем это закончилось? Где в материалах XXVII съезда КПСС указано на то, что советский человек должен прибивать свой хер к стулу? И это даже не легкомыслие, сказал комендант, а саботаж, зиновьевщина и каменевщина. Не просто положить, но еще и забить на решение партии – это просто вызов, брошенный в многоликое лицо Центральному Комитету. Взят курс на ускорение, а о каком ускорении может идти речь в данном конкретном случае? Словом, тут разбираться нужно, и не на уровне первичной партийной ячейки, а с привлечением компетентных органов.

Жизнь кончена, признал Гриша. Он видел в кабинете коменданта охотничье ружье. Так вот, совсем не будет против, если комендант за ним сходит и по всем правилам военной науки выстрелит ему, Грише, между глаз. Гвоздь можно даже не вытаскивать. Мертвые срама не имут, пусть хоть хоронят с этим сраным табуретом.