Том Эгеланн - Разорванный круг

До сих пор никто не знает, что поджигателем был я.

У профессора было много разных возможностей, чтобы спрятать ларец. Но большинство мест я исключаю. Я знаком с его образом мысли.

Он мог спуститься в главное хранилище. Мог запереть ларец в несгораемом железном сейфе. Но он этого не сделал. Ведь у всех есть доступ в хранилище. А он не хотел делиться ни с кем.

Один из главных парадоксов жизни состоит в том, что мы не видим того, что на виду. Так думает профессор. Он знает, что именно в отчаянных поступках доля риска минимальна. Хочешь спрятать книгу — поставь ее на книжную полку.

Он спрятал ларец в своем кабинете. В запертом шкафу. За какими-нибудь коробками или папками. Я абсолютно уверен в этом. Моя интуиция безупречна. Я могу представить себе действия профессора так же отчетливо, как если бы видел их на киноэкране. Эту способность я унаследовал от своей бабушки.

Дверь кабинета профессора заперта, но меня это не остановит. Когда он уезжал в Телемарк на раскопки в 1996 году, он дал мне на время ключ и забыл об этом. Как и о многом другом.

Его кабинет вдвое больше моего. И несравненно величественнее. Посередине, на ковре, имитирующем персидский, возвышается письменный стол с компьютером, телефоном и чашкой для скрепок, сделанной моим сводным братом на уроках труда. Офисное кресло с высокой спинкой оснащено гидравликой. Рядом стоят стулья и столик, где профессор пьет кофе со своими гостями. У южной стены расположился стеллаж, набитый знаниями.

Я опускаюсь в кресло, которое встречает меня мягким пружинящим дружелюбием. В воздухе чувствуется резкий запах сигары Ллилеворта.

Я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться. Обращаюсь к интуиции. Так я сижу несколько минут. Потом открываю глаза.

Взгляд падает на архивный шкаф. Это серый алюминиевый шкаф с тремя горизонтальными ящиками и общим замком на самом верху справа. Я подхожу и тяну на себя верхний ящик.

Заперто. Конечно.

Ножницами или отверткой можно легко взломать замок. Но это вряд ли потребуется. Под скрепками в чашке на письменном столе я нахожу ключ. Запасные ключи профессора лежат повсюду. К лампе на письменном столе подвешены ключи от «мерседеса» и виллы.

Я отпираю, потом открываю верхний ящик. Зеленые вертикальные папки заполнены документами, письмами и контрактами. В среднем ящике я нахожу вырезки из иностранных журналов, систематизированные по алфавиту и по темам.

Ларец лежит в глубине самого нижнего ящика. Позади всех папок. Он завернут в мягкую ткань. Вложен в пластиковый пакет от «Лорентцена». Пакет находится внутри полосатой сумки. И сверху все это прикрыто стопкой книг. Держа сумку в руке, я убираю все остальное на место. Запираю ящики. Кладу ключ под скрепки.

Пододвигаю кресло к письменному столу. В последний раз окидываю кабинет взглядом — все ли на месте? Ничего не забыл? Потом выскальзываю в коридор и захлопываю за собой дверь. Коридор темный. И бесконечный. Смотрю сначала в одну, потом в другую сторону. Медленно крадусь к своему кабинету.

Позвольте, позвольте, господин Белтэ, что это вы позабыли в кабинете профессора? И что это у вас в руках?

Мои шаги гулко звучат в пустом коридоре. Стук сердца тоже слышен. Я оборачиваюсь.

Господин Белтэ? Куда это вы направляетесь с ларцом? Вы украли его у профессора?

Я ловлю воздух ртом, пытаюсь идти как можно быстрее.

Стойте! Немедленно остановитесь!

Успел! Голоса продолжают раздаваться у меня в голове. Я рывком распахиваю дверь и вваливаюсь в свой кабинет. Прислоняюсь к двери и тяжело дышу.

Осторожно вынимаю ларец из сумки и пакета, разворачиваю. Руки дрожат.

Находка оказывается неожиданно тяжелой. Два хлипких запора удерживают красноватую подгнившую крышку. Дерево превратилось в труху. Сквозь щели видно, что лежит внутри. Там еще один ларец.

Я не специалист по металлам. Но сейчас это не важно. Без всякой экспертизы видно, из чего сделан внутренний ларец. Это золото. Даже пролежав столетия в земле, оно испускает теплое желтоватое сияние.

Я ощущаю, как на меня надвигается что-то страшное.

Смотрю через грязные стекла окна на улицу и жду, пока сердце успокоится.

Два года назад я провел шесть месяцев в клинике для душевнобольных.

Мне повезло. Я получил место в том отделении, куда раньше ходил на групповую терапию. Время остановилось в этом месте. Узор линолеума не изменился. Стены были того же бледно-зеленого цвета, без всяких украшений. Звуки и запахи те же. Все так же сидел в своем кресле-каталке Мартин и восемнадцатый год подряд вязал все тот же шарф. Огромное произведение вязального искусства хранилось у него в высокой корзине под крышкой. Мартин кивнул мне, как будто я всего лишь ненадолго сбегал в киоск. А мы ведь даже никогда не разговаривали. Он узнал меня, посмотрел благожелательно, словно считал своим другом.

Мама даже не знала, что меня положили в больницу. Она так легко огорчается. Поэтому я сказал ей, что отправляюсь на раскопки в Египет.

Пришлось послать на Главпочтамт в Каире большой конверт формата А4, где лежало шесть конвертов поменьше, каждый с адресом. И письмо с просьбой о помощи. Я не знаю арабского языка. Поэтому я положил туда двадцатидолларовую купюру. Универсальный язык. Некий любезный почтовый служащий все понял и поставил штамп: Cairo, Egypt. [13] Каир, Египет (англ.) Мой ход был очень тонким. Как в криминальном романе. Я предполагал, что оттуда будут посылать по одному письму в месяц. Мне казалось, что это абсолютно понятно. Но на всякий случай я написал названия месяцев на каждом конверте, справа вверху. И все же почтовый служащий отправил все письма сразу. Идиот. Вымышленные события шести месяцев: замечательные археологические находки, романы с египтянками, исполнявшими танец живота, экспедиции в пустыню, песчаные бури, путешествия верхом на перекошенных одногорбых верблюдах — оказались спрессованными в одну неделю. Можно только поражаться моей фантазии и легковерности мамы. Ведь я сумел убедить ее, что все так и было. Возможно, в тот момент она была не вполне трезва.

Терапия помогла мне встать на ноги. У врачей есть свои отработанные приемы. С их помощью я сумел расправить свою жизнь, как расправляют одежду, повесив ее на плечики.

Ничего экзотического в моей болезни не было. Никаких занятных фантазий типа «я Наполеон». Никаких голосов в голове. Только жизнь в абсолютной и беспросветной мгле.

Сейчас мне лучше.

В ужасе мчусь я по улицам Осло. Теперь я вне закона. Заходит солнце. «Дельта Фокстрот 3–0. Подозреваемый едет на „Ситроене 2CV“. Немедленно задержать».

В течение какого-то времени в зеркале заднего вида мелькала «тойота». Когда она наконец свернула на боковую улицу, я вздохнул с облегчением. Подозреваемый совершил кражу ценного артефакта. Он может быть опасен, если попадет в безвыходное положение. Проезжая мимо холма Святого Ханса, пристраиваюсь за микроавтобусом, который едет подозрительно медленно. Я напряженно смотрю в зеркало заднего вида и в то же время слежу за смутными силуэтами в микроавтобусе. Мало ли что. Однако мне удается в целости и сохранности добраться до кольцевой магистрали. Выстрелов не прозвучало. Пока.