Филлис Джеймс - Невинная кровь

Морис не ответил; руки его застыли, прекратив оправлять пиджак, а взор потускнел и лишился выражения, как у забытого актера на пенсии. Всякие чувства ушли, даже морщинки на миг разгладились. Потом по лицу пробежала тень — столь мимолетная, что девушка едва успела ее уловить. Смутная тень печали, боли, унылого смирения с проигрышем. Филиппа видела такой взгляд лишь единожды. В памяти возникла яркая, написанная кровавыми красками картина. Перекресток Оксфорд-стрит и Чаринг-Кросс-роуд. Отчаянный визг шин. Грохот, похожий на взрыв. Молодой мотоциклист без шлема лежит на тротуаре. Колеса его мотоцикла еще крутятся в воздухе. Мгновение полной, зловещей тишины: даже ветер затаил дыхание. Потом — гомон голосов, крики. Женщина, лицо которой точно смазали салом, в кардигане, обтянувшем пухлые подушки грудей, вопит от гнева и сострадания:

— Как же он мчался! Летел как сумасшедший! Боже, эти чертовы машины!

Парень не поднимался, он умирал прямо там, на глазах у зевак, чьи голоса стали последними звуками, долетевшими до его ушей. Девушка невольно шагнула к нему. Их взгляды встретились. В глазах мотоциклиста застыло то же скорбное принятие страшной вести. Филиппа заторопилась домой, чтобы все записать. Эдакое творческое осмысление чужого горя. Потом она порвала лист в клочья. Ее собственную жизнь и без того переполняли сложности, а пустырь между воображением и реальностью уже заволакивала непроглядная мгла.

Филиппу раздосадовало неуместное воспоминание. Она собиралась упиваться маленьким триумфом, планировать, действовать, а тут — нелепые мысли о смерти.

Шейла Манинг вернулась в комнату — полностью одетая, в куртке и с тяжелой немодной сумочкой. Не обращая внимания на девушку, вошедшая сказала мужчине:

— Ты обещал, что нас не застанут. Говорил, никого нет дома.

Довольно храбрая попытка сохранить свое достоинство, хмыкнула про себя Филиппа. На беду, голос прозвучал жалобно, с недовольным упреком. Хильда примерно так же укоряла мужа, если тот запаздывал к ужину. Морис не терпел проявлений сварливости. Девчонка еще могла бы выйти из щекотливого положения, проявив чувство юмора и стиль, но как раз этих-то видов оружия в ее арсенале явно не водилось. Что бы она теперь ни сказала, между любовниками все кончено. Несчастная так унижена и задавлена, точно ребенок, застигнутый за первым сексуальным опытом. И эту комнату, и эту минуту, и прежде всего — этого мужчину она всегда будет вспоминать с отвращением и брезгливостью.

Филиппа догадывалась, что сыграла не последнюю роль в гнусной комедии, но спокойно продолжала сидеть на кровати Мориса, будто ни в чем не бывало. Разве только произнесла:

— Извини. Я не хотела.

Слова за милю отдавали фальшью. Юная мисс Пэлфри презирала бы любого, кто купился бы на такое. Но Шейла не клюнула.

— Не важно. Что сделано, то сделано.

И отвернулась, внезапно понурив голову, — должно быть, заплакала. Морис тут же вскочил, подошел к ней, нежно обнял за плечи.

— Прости, для тебя это было ужасно. Ты не переживай. Знаешь, все это сущие пустяки. Через пару недель сама посмеешься…

— Ты никогда не принимал нашу близость всерьез. Я больше не приду.

Возможно, студентка надеялась вызвать столь патетической угрозой какой-то ответ: думала, любимый начнет терзаться, злиться, обвинять ее.

— Я провожу, — промолвил учтивый хозяин. — Точно ничего не забыла?

Шейла кивнула. Он вывел ее, по-прежнему обнимая за плечи. Минуту спустя внизу приглушенно хлопнула дверь.

Филиппа дожидалась Мориса в спальне, все еще сидя на разобранной постели. Он молча возник на пороге. Какое-то время разглядывал гостью, затем принялся расхаживать по комнате.

— Ну что, ты довольна? — спросил он наконец. — Выглядишь просто счастливой.

— О да. Да. Полагаю, впервые в жизни я чувствую, что небезразлична кому-то.

— Точнее, необходима. Ничто так не пьянит наше эго, как осознание власти над чьим-то настроением. На этом строятся все успешные браки. Разумеется, другой человек должен быть в состоянии принять наш великодушный дар, а такое встречается гораздо реже, чем кажется. Видимо, твоя мать способна брать счастье из твоих рук?

— Чаще всего — да.

— Надо думать, она нередко сомневается в собственном праве на жизнь?

— Не вижу здесь причин для сомнений, — отрезала девушка. — Мир полон людей, на совести которых убитые дети. Кто-то сбросил бомбу над городом, другой неудачно выстрелил в Белфасте, третий поспешил нажать акселератор. А как насчет пьяных водителей, некомпетентных врачей? Разве они проводят свои дни, размышляя, имеют ли право влачить существование дальше? К тому же она вынесла десять лет заключения. Если кто и заслужил право на жизнь…

— Ну а вы как проводите дни? Упиваешься ролью добросердечной хозяйки, щедро оделяя несчастную плодами своего образования?

«Кто бы говорил, — мысленно усмехнулась Филиппа. — Ты и сам наслаждался, обучая меня».

— Ходим на выставки, смотрим картины. Я показываю матери Лондон.

— Она что, не видела города? Дактоны жили не так далеко от нас.

— Не знаю. Мы не говорим о прошлом. Она не хочет.

— Очень мудро с ее стороны. Кстати, зачем ты пришла? Не самый удачный час для посещения, не находишь? Ты ведь не рассчитывала застать нас?

— Мне понадобились деньги. Пресса пронюхала, где мы живем. Придется скрыться, хотя бы на время. Не уверена, что нас потревожат еще раз, однако мать слишком расстроена, чтобы оставаться на Дэлани-стрит. Мы едем на остров Уайт.

— Значит, бегство начинается. И тебя она тащит за собой?

— Никто меня не тащит. Об этом и речи нет. Я сама решила сопровождать ее.

— Но, ради Бога, почему остров Уайт?

— Нам там должно понравиться. Девочкой мать побывала на острове. Что-то вроде школьной экскурсии.

— Могли бы найти нору и подешевле. Позволь, я догадаюсь. Ты собиралась запустить руку в сейф? Да ведь его содержимого не хватит и на дорогу.

— Вообще-то я думала о другом. Твои ложки. Если продать несколько из них, нам хватит на первую неделю или две. За это время легко найти работу, даже в конце сезона. Мы непривередливы.

— Как журналисты про вас разнюхали?

— На выставке в Королевской академии я встретила Габриеля. Он-то наверняка и натравил своего приятеля. Однако сначала, очевидно, позвонил Хильде и выведал у нее адрес. Для такого хитреца это не составило труда.

— Чего и ждать от декадентствующего тори с его высокопарными речами и убогой моралью. По крайней мере теперь ты убедилась: предательство — не исключительное право крайне левых.

— Я и не думала иначе.

— Понимаю, перед тобой встал нелегкий выбор: уступить шантажистам или пойти на воровство. Между прочим, почему вы не продали Генри Уолтона? Картина твоя, делай что хочешь.