Мэри Кларк - Тень твоей улыбки

Другое воспоминание. Кэтрин, с развевающимися за спиной длинными волосами, идет босиком по берегу. «Я знаю, что не ошибаюсь. Я там стояла. Вероятно, это было незадолго до ее ухода в монастырь». Потом к ней сзади походит Алекс и обнимает ее…

Оливия закрыла глаза. «Многое ко мне возвращается, – подумала она. – Неужели такое случается со всеми умирающими?»

Возможно, она задремала, потому что, как ей показалось, секунду спустя водитель уже открывал перед ней дверь машины.

– Приехали, миз Морроу.

– О, я не буду выходить. Я хотела лишь еще раз взглянуть на дом. Я жила здесь, когда была маленькая.

Она посмотрела перед собой и увидела, что участок разделен, а коттеджа больше нет. На его месте стоял новый дом внушительного размера. Однако особняк Гэннонов остался в таком виде, каким он ей запомнился. Теперь он был выкрашен в приглушенный желтый цвет, что подчеркивало его вековую красоту. Оливия представила себе, как на галерее стоят мать и отец Алекса и приветствуют гостей, пришедших на один из частых званых вечеров. На почтовом ящике значилась фамилия Гэннон. «Получается, дом принадлежит им по-прежнему, – удивилась она. – Его, наверное, оставили Алексу как старшему сыну. А это значит, полноправной владелицей является внучка Алекса, Моника Фаррел».

– Вы жили в этом доме, миз Морроу? – с живым интересом спросил водитель.

– Нет, я жила в коттедже, которого больше нет. Мне нужно съездить еще в одно место.

«У могилы Кэтрин я не получила ответа, – подумала она. – Может, если остановлюсь у кладбища и посещу усыпальницу Гэннонов, то приду к какому-то решению. Ведь там похоронен Алекс».

Однако, когда водитель остановился у кладбища, она была слишком утомлена, чтобы выйти из машины. Единственное, что она испытывала, – это глубочайшее сожаление о том, что Алекс никогда ее не любил. После того как встретились на похоронах его отца, Оливия и Алекс стали видеться регулярно, часто вместе ужинали. Она вновь вспомнила, как он был потрясен и удивлен, когда она попросила его жениться на ней. Он сказал тогда: «Оливия, ты всегда будешь моим близким другом. Но ничего иного между нами не может быть».

«Тогда я виделась с ним в последний раз, – с горечью осознала она. – Слишком больно было оставаться рядом. Надо же, больше сорока лет прошло! Я даже на похоронах его не была. Алекс предпочел всю жизнь прожить один, вместо того чтобы разделить хотя бы часть ее с другой женщиной – которая любила бы его так искренне, как я».

Оливия пристально всматривалась в фамилию Гэннон над входом в усыпальницу. «Когда-нибудь, в отдаленном будущем, здесь упокоится и Моника Фаррел, – пришла к ней мысль. – Здесь лежат ее бабка с дедом, а также прародители. Но это не означает, что я имею право нарушить обещание, которое мама дала Кэтрин, – напомнила она себе. – Я никогда не узнала бы правду, если бы мама не рассказала все, одурманенная лекарствами».

Она приехала сюда в надежде получить подсказку, но подсказки не было. В этой поездке лишь пробудились мучительные воспоминания.

– Пора ехать, – сказала она шоферу.

Она не сомневалась, что ее визит сюда он будет обсуждать с коллегами. «Что ж, через неделю-другую они, наверное, поймут, зачем я была здесь. Прощальное паломничество».

Приехав домой, Оливия разделась и сразу легла в постель. Она была настолько измотана, что не могла даже думать о приготовлении еды. К тому же ее мучило сознание того, что у нее по-прежнему не хватает твердости принять безотлагательное решение.

Глаза у нее начали слипаться. Но тут прозвучал телефонный звонок. У нее возникло искушение проигнорировать его, но потом она подумала, что это может быть Клей Хэдли. Если она не снимет трубку, он наверняка позвонит консьержу и, удостоверившись, что она дома, примчится сюда.

Вздохнув, Оливия доковыляла до телефона и сняла трубку.

– Миз Морроу?

Голос был незнакомый. Женский.

– Миз Морроу, извините, что отнимаю у вас время. Меня зовут Моника Фаррел. Я педиатр. На прошлой неделе вас возил шофер, маленького сына которого я лечила. Шофер, Тони Гарсия, упомянул, что вы говорили, будто знали мою бабушку. Он, наверное, не так понял?

«Это внучка Кэтрин, – подумала Оливия. – Я сказала Тони Гарсия, что знала бабушку Моники, как раз после посещения могилы Кэтрин, а он рассказал Монике. Все-таки Кэтрин послала мне знак».

Она ответила дрожащим голосом:

– Да, я очень хорошо ее знала и хочу рассказать вам о ней. Очень важно, чтобы вы все узнали, пока еще не поздно. Вы могли бы навестить меня завтра?

– Только ближе к вечеру. Утром у меня прием в кабинете, затем назначена встреча в Нью-Джерси, которую нельзя отменить. Думаю, что смогу подъехать к вам часов в пять.

– Прекрасно. О Моника, я так рада, что вы позвонили. Тони назвал вам мой адрес?

– Да, у меня он есть. Миз Морроу, один вопрос. Мы говорим о приемной матери моего отца или о моей бабушке по материнской линии?

– Я говорю о настоящих родителях вашего отца, ваших кровных бабушке и дедушке. Моника, я очень устала. Весь день в разъездах. До завтра постараюсь прийти в себя. С нетерпением буду ждать нашей встречи.

Оливия повесила трубку. Она чувствовала, что готова расплакаться, и не хотела, чтобы Моника догадалась об этом по ее голосу.

Она закрыла глаза и сразу же уснула. Во сне она грезила о встрече с молодой женщиной, внучкой Кэтрин и Алекса. Но ее разбудил снова зазвонивший телефон.

Теперь это был Клей Хэдли.

Полусонная Оливия сказала ему:

– О, Клей, я так счастлива. Мне позвонила Моника Фаррел. Представляешь? Она мне позвонила! Это знак свыше. Я хочу ей все рассказать. Для меня это такое облегчение. Теперь я могу спокойно умереть.

Потрясенная тем, что услышала от Оливии Морроу, Моника положила трубку и уселась за письменный стол в своем небольшом кабинете.

«Она хочет сказать, что знала настоящих родителей папы? По голосу она немолодая, даже старая. Может быть, она не совсем в себе? Но если она действительно их знала и может рассказать о них, это было бы замечательно. Папа всю жизнь жаждал узнать правду о своем происхождении. Он говорил, что ему безразлично, если его кровные родственники были алкоголиками или мошенниками, главное – выяснить, кто они такие.

Возможно, завтра в это время я уже буду знать, – радовалась она. – Интересно, есть ли у меня двоюродные братья и сестры или другие родственники? Я бы хотела, чтобы…»

Моника отодвинула стул, стоящий у стола, и поднялась. «Как не хочется завтра ехать и подтверждать чудесное исцеление! Папа был ярым католиком, и я знаю, что мама тоже. Я помню, как мы втроем каждое воскресенье неизменно ходили в церковь. Наше поколение уже отходит от этого, хотя я иногда бываю на мессе. Папа говорил, что для нас все слишком упростилось. “Вы, ребята, считаете, что если собираетесь в плавание и помолитесь в воскресенье утром, то этого будет достаточно, – говорил он мне. – Нет, не достаточно”».