Б. Седов - Друг

Он не знал, что уже несколько раз прошел прямо над ней.

Рванул обрезиненный, самозатягивающийся при пробоинах бензобак. Джип догорал. Сильно пахло горелым мясом, густо валил дым.

Алексей Малков сидел на противоположной стороне дороги и смотрел на горящую машину. Под его ногами валялся шприц. В сузившихся зрачках отражалось пламя. Ангелы поднимали его высоко над землей, а маленькие змеи выжирали мозг изнутри. Он взлетал (или падал?) туда, где Иришка. Туда, где маются все наркоманы, погибшие от передоза. Где каждый день – смерть до прибытия… Где умирают раненые журавли.

Он умирал. Он был счастлив… если бывает счастлив наркоман. Вокруг лежал град. Белый… белый… белый…

В коттедже тонко скулила привязанная к кровати и забытая проститутка. Ей повезло больше, чем ее товаркам, погибшим в огне.

Клоп сидел на тропе обхода в засаде. Сжимал в руках «моссберг» и дрожал от холода. Второй охранник тихонько отвязал от причала лодку и на веслах ушел от греха подальше. Он не умел плавать и боялся воды, но на берегу было страшней.

Таранов вернулся к своим пленникам, оглядел всех и безошибочно выбрал «председателя».

– Ты, – ткнул он стволом автомата в «председателя», – покажешь мне лабораторию.

– Какую лараба… лабара… – начал было «председатель», но Таранов посмотрел ему в глаза. И тогда «председатель» сказал: – Так точно. Давно пора! Весь гадюшник! К чертовой матери.

– Не рассуждай, – перебил Таранов. – Сколько там охраны?

– Там нет охраны.

– Ловушки? Сюрпризы?

– Ничего… честью офицера – ничего.

– Отлично, – сказал Таранов. – Пойдешь первым, раз честью офицера.

«Председатель» поежился, а Таранов показал стволом: веди.

В котельной под потолком горели две лампы в металлических намордниках. «Председатель» показал пальцем на бочку в углу… оказалось, что бочка бутафорская, маскирует вход в подвал, а ее верхнее «донышко» – люк. Таранов постучал по стальному, испачканному мазутом боку, и бочка загудела.

– Открывай, – приказал Таранов.

– Не могу, – ответил «председатель». – Изнутри закрыто.

– Расстреляю на месте!

– Но я не могу… честью офицера! Она запирается изнутри… в целях конспирации. – «Председатель» пошел красными пятнами.

– Бери кувалду, – сказал Таранов и кивнул на кувалду в углу.

«Председатель» принес кувалду, размахнулся и нанес первый удар. Таранов стоял в углу, контролировал «председателя», дверь и маленькое окно на уровне груди.

Кандидат наук Зайцев думал, что он сойдет с ума. Каждый удар по бочке отзывался чудовищной волной звука. Звук усиливался двухсотлитровой бочкой, обрушивался сверху – бам-м-м! бам-м-м! бам-м-м! Каждый удар забивал в череп кандидата наук гвоздь, травмировал уши, заставлял вибрировать каждый нерв. Бам-м-м!

Когда началась стрельба, Зайцев сделал самое глупое, что мог сделать, – спрятался в лаборатории. Там, думал он, не найдут, там можно отсидеться. Нашли! И отсидеться стало уже невозможно… Бам-м-м! – обрушился сверху очередной удар, и Зайцев решил, что лучше открыть, лучше сдаться.

Он встал под бочку и закричал:

– Открою. Сейчас открою. Подождите.

Его не услышали, и кувалда продолжала раз за разом падать на стальную крышку. Зайцев в отчаянии полез по металлической лестнице наверх. «Председатель» нанес очередной – пятнадцатый или двадцатый удар – сварной шов задвижки лопнул, и крышка открылась внутрь. Кувалда, не встречая больше преграды, выскользнула из рук «председателя» и ухнула вниз. Пятикилограммовая железяка попала химику-медику в плечо, раздробила кости. Он закричал, упал, обливаясь кровью, на бетонный пол… Теперь звук, усиленный бочкой, шел снизу вверх.

Таранов, продолжая держать на прицеле дверь, подошел и заглянул в бочку. Он увидел уходящую вниз лестницу, бетонный пол и человека на полу. Человек кричал, и в его крике можно было разобрать: помогите.

– Помоги ему, – сказал Таранов, обращаясь к «председателю».

– К-кто – я?

– Нет, папа Карло. Пошел вниз!

– Но я не умею… я не врач.

– Пошел вниз! – ствол уперся в бок. «Председатель» неловко перелез борт бочки и полез вниз.

– Помогите! – неразборчиво орал кандидат. Лампы в железных намордниках сочились желтым светом отравы… и маленькие змеи выжирали мозг изнутри.

«Председатель» спустился и закричал, задирая голову:

– Что мне теперь делать?

– Каяться, – ответил Таранов, чиркнул зажигалкой и поджег фитиль последней «гранаты». Бутылка, выпущенная из руки, полетела вниз. Через секунду из бочки вырвался язык пламени. Прихрамывая, Таранов вышел из котельной. А тонкий язык пламени превратился в ревущий столб. Он вырывался из жерла бочки, как из сопла ракеты, – в лаборатории горели реактивы.

Град покрывал землю белым и хрустел под ногами. Таранов нес Лешку на руках. Он не прятался, шел в полный рост, за спиной болтались «ППШ» и «лупара». Стволы смотрели вниз, в белую шрапнель града… Таранов ни о чем не думал. Мокрый камуфляж плотно облеплял тело, дул холодный ветер, но Иван не ощущал холода. Он вообще ничего не ощущал. Справа, в «колхозе», горели барский дом и хозблок, слева, за порванной колючкой, дымил джип. С начала операции прошло семнадцать с половиной минут.

Когда в «колхоз» примчались два милицейских «газика», лодка под черным парусом была всего в трехстах метрах от окончания мыса.

Если бы Иван оглянулся, он увидел бы суету милиционеров, мелькание фонарей, нервное рысканье служебной собаки. Но он не оборачивался – на том мысу ему ничего было делать… Лешка лежал на дне лодки, и казалось, что он спит. На локтевом сгибе навсегда остался след от самой страшной в мире пули – шприца с героином.

Небо разъяснилось, покрылось звездами. Их было очень много. Они мерцали, как будто в небесных сферах прыгало напряжение. Слабый ветер медленно тащил лодку на север… Радостно помахали ей вслед танцующие утопленники, обвешанные сытыми раками. Когда дно лодки прошуршало по береговому песку, небо на востоке начало светлеть.

Карельская земля наполовину состоит из камня. Таранов копал яму долго. Он работал, как заведенный механизм, и титановый штык лопаты – Славка Мордвинов в своем НИИ сделал – высекал искры о гранит.

Он выкопал могилу на хорошем месте – отсюда открывался вид на Тиллиярви, а сосны стояли вокруг, как медные воины. Он уложил Лешку в спальный мешок и опустил в яму. На грудь ему положил «лупару»… Пусть будет тебе легко в той стране, куда ты ушел, Алексей.

Земля вперемежку с камнями и гранитной крошкой тяжелым одеялом укрыла тело. Сверху Таранов накатил большой красноватый камень. Он ворочал глыбу вагами, в глазах темнело от напряжения, пот тек по спине, но все же он поставил «монумент» над могилой бойца… Потом он долго сидел обессиленный и курил сигарету. Руки дрожали, дрожали ноги… Он докурил сигарету, загасил окурок и опустил его в карман. Потом взял «ППШ», поставил переводчик огня на одиночный огонь и дал три выстрела в прозрачное сентябрьское небо… Прощай, Лешка. Прощай, раненый журавль.