Б. Седов - Друг

Каждый день нашей жизни – смерть до прибытия… Только мы не хотим этого замечать…

В Санкт-Петербурге шел дождь. На мокрой, блестящей поверхности асфальта отражались фонари, витрины и красные стоп-сигналы машин. По тротуарам текли потоки зонтов.

Он не был в Питере всего четыре дня, но показалось – год. Было такое чувство, что вернулся из долгой-долгой командировки. Шел дождь, сильно болела нога, вспыхивали красным светофоры. Дешевенькая магнитола бубнила про грядущий «саммит тысячелетия». БАБ обвинял правительство в вымогательстве акций ОРТ. В Западной Европе поднимались цены на бензин… Почему, подумал Таранов, они говорят о ценах на бензин, акциях Березовского и саммите? Почему они молчат о маленьких голодных змеях, выедающих мозг изнутри? Неужели акции БАБа важнее?… Он остановил машину возле «Академической», купил таксофонную карту и позвонил Лаврову. Катерина сказала, что Валентин на дежурстве… Таранова она не узнала. Что ж, так даже лучше. Богатым буду.

Он поехал в больницу Мечникова. Туда уже не пускали – он перемахнул через забор и прошел в хирургию, где Валька врачевал… Лавров сидел в ординаторской и пил чай в обществе двух медсестер – брюнетки и рыженькой. Когда появился Таранов, он медсестер быстро спровадил. Обе с интересом посмотрели на посетителя и нехотя ушли.

Иван опустился на стул… Лавров покачал головой и сказал:

– Ох, Ваня, Ваня! Ты себя в зеркале видел?

– А что? – ответил Таранов и поставил на стол бутылку коньяку.

– Да нет, ничего… пойдут слухи, что я укрываю раненых чеченских боевиков.

– Похож?

– Куда тебя зацепило, майор? В ногу?

– Как догадался?

– Я все-таки врач, Иван Сергеич, – сказал Лавров. – Ну, показывай свои раны.

– Подожди, давай-ка выпьем сначала.

Лавров поставил на стол мензурки, закрыл дверь на щеколду. Коньяк потек в медицинские склянки.

– Чокаться не будем, – предупредил Таранов, и Валентин понял. Выпили, закусили печеньем. Таранов случайно бросил взгляд на экран старой «Радуги»… и увидел «колхоз».

– Сделай погромче, – попросил он, и Валентин добавил звук.

– … считают следствием криминальной разборки, – сказал голос дикторши за кадром. А в самом кадре было пепелище на месте барского дома, мелькание оперов в штатском, крупно – гильзы «ППШ» в траве. А дикторша продолжила: – Один из погибших во время ночного боя – предприниматель Грант Матевосян, известный в некоторых кругах под прозвищем Сын. Представители правоохранительных органов считают, что Матевосян играл не последнюю роль в криминальной жизни северной столицы. – В кадре показалось улыбающееся лицо Сына, затем – сгоревший джип и черные, обугленные ноги, торчащие из распахнутой двери. – За последнее время группировка Матевосяна понесла значительные потери. Видимо, налет на загородную резиденцию Матевосяна ставил целью ликвидацию лично его… Что ж, этой цели преступники добились. Вторым интригующим моментом в этой поистине ужасной истории стала гибель на мысе Овечьем главы администрации N-ского района Игната Брехотова. Предполагают, что Брехотов мог быть гостем Матевосяна…

Таранов смотрел на экран и не замечал, что Валентин внимательно глядит на него.

– Точное количество погибших, – говорила дикторша, – пока не установлено, так как пожарные еще не закончили разбирать сгоревшие постройки. Но уже сейчас известно, что сотрудники уголовного розыска обнаружили шесть трупов… Областная прокуратура возбудила уголовное дело… А теперь переходим к другим событиям сегодняшнего дня.

Таранов отвернулся от телевизора, налил в мензурки коньяк. Валентин спросил:

– Не знаешь, Ваня, где это Тиллиярви?

– Где-нибудь в Карелии, – безразлично сказал Таранов.

Потом Валентин уложил его на кушетку, вкатил укол и ловко извлек полтора десятка дробинок, обработал ногу и сказал:

– В следующий раз это может быть не дробь.

Таранов кивнул, встал и надел штаны. Снова сел к столу и наполнил склянки коньяком. Таранов вспомнил, как Валька оперировал одного африканского вождя. Вождя привезли на бронетранспортере. В животе у него сидела пуля. Вслед за вождем явилось его войско – не менее двух тысяч вооруженных бойцов. А может, их было три тысячи. Или пять… их никто не считал. Сын вождя сказали Кислицыну: у вас есть врач. Он должен спасти моего отца… Лавров осмотрел вождя и сказал, что в полевых условиях сделать что-либо трудно. Еще он сказал, что попробует, но ничего не гарантирует… Тогда сын вождя сказал, что если великого вождя не спасут, то уже он со своей стороны гарантирует: все белые умрут вслед за вождем. Первым будет врач. Валентин оперировал пять часов. Вокруг палатки расположилось кольцо из тридцати советских спецназовцев, а вокруг них – второе кольцо – из двух или трех тысяч африканских воинов. Все понимали, что если эта орда хлынет в атаку, остановить их будет невозможно. Пять часов вибрировали нервы, пять часов неподвижно сидел сын вождя. Село солнце… А потом из палатки вышел Валька. Все уставились на него. А он попросил сигарету, не спеша прикурил и бросил: будет жить вождь. Негры по-русски, конечно, не понимали ни бельмеса, но когда Валентин негромко произнес: будет жить вождь, – тишина взорвалась криком и стрельбой из сотен стволов… Спустя четыре дня вождь умер во французском передвижном госпитале. Госпиталь сожгли, персоналу отрубили головы.

– Чем я могу тебе помочь, Таран? – спросил Валентин.

– Переночевать у тебя можно?

– Не вопрос, Ваня. Это, собственно, я и сам хотел тебе предложить. Вид у тебя нехороший, усталый и тебе сейчас лучше всего выспаться… А утром поговорим о твоих делах.

Таранова устроили в одноместной коммерческой палате с пристойной мебелью, телевизором и холодильником. Он лег на крахмальные простыни и сразу уснул. Снилось пожарище и косо летящий град.

Яростно, азартно чирикали воробьи за окном. Таранов улыбнулся: сейчас встану, накормлю вас, бродяги… В следующую секунду он все вспомнил, и его обожгло болью. Он сел, опустил ноги на пол. На правой белела повязка, наложенная Валькой. Таранов встал, подошел к зеркалу и увидел свое лицо – с запавшими щеками, заросшее седоватой щетиной… Ну, гражданин Таранов, что ты можешь сказать себе в это замечательное утро в начале сентября? В предчувствии бабьего лета, своего сорок первого дня рождения… и развязки. Что можешь ты сказать себе?… Ты молчишь. Тебе нечего сказать.

– Ты знаешь, что тебя ищут? – спросил Валька. Он смотрел на Таранова внимательно, с прищуром. – Кто? – спросил Таранов. – А хрен его знает.

– Менты?

– Трудно сказать. Может, мент. Может, нет… Был у меня позавчера, спрашивал о тебе. Оставил телефон и просил, если ты появишься, передать. – Валька протянул листок бумаги. Там стояли семь цифр номера и более ничего.