Екатерина Лесина - Браслет из города ацтеков

Первыми по мосту на дамбу перешли лошади, груженные золотом. Следующими Кортес пустил тлашкальцев, а уже потом двинулся сам и прочие люди по обговоренному распорядку. Мост лежал на воде, но угрожающе раскачивался, и под ногами хлюпало. Я думал лишь о том, как бы не рухнуть в воду.

Мешики заметили нас, когда почти половина войска оказалась на дамбе. Сначала раздался крик, будто диковинная птица вдруг заплакала в тростниках. Тотчас этот крик размножился, и подхватили его трубы, взывая к бою.

– Уходят! – донеслось до нас. – Теули уходят!

На воде озера стали появляться лодки, множась с каждым ударом сердца. Вопли же и стрелы, расчертившие воздух, напугали лошадей. Я видел, как встал на дыбы жеребец и поскользнулся второй на ненадежном мосту. Как рухнули они в воду, увлекая за собой троих солдат, и как забились, пытаясь выплыть. Мост же покачнулся и покачнулся снова, стряхивая всех, кто был на нем. А после и вовсе перевернулся.

И люди, отчаявшись, ринулись в воду. Всякий, кто не умел плавать, погибал. А многие из тех, кто умел, также погибали, потому как до последнего не желали расставаться с золотом. В воде же образовалось великое месиво из людей, лошадей и лодок. Мешики отлавливали плывущих и, оглушив, связывали.

Со всех сторон слышались крики о помощи. Но не было никого, кто рискнул бы помочь. Кое-кто сумел перебраться через головы и тела своих же товарищей… План Кортеса и диспозиция, столь тщательно им разработанная, были забыты. Сам Кортес, капитаны и солдаты, которые перешли за авангардом, неслись вперед, стараясь выбраться как можно скорее из Мешико и спасти свои жизни.

Да и что могла конница? Даже сойдя с дамбы, очутились мы меж домов, и из каждого в нас летели копья и стрелы. Мы стали толпой, каковую вела лишь одна мысль – выжить.

И мы выжили!

Мы вырвались из этой западни, покинули проклятый город едино милостью Господа нашего Бога.

Но сколь жалким стало наше войско! Две сотни испанцев и тысячи тлашкальцев пали в ту ночь либо же были принесены в жертву разгневанным богам. Мы же, собрав всех, кому суждено было спастись, оказались в положении ужасном – без оружия, израненные и утомленные. Мы брели по малолюдным дорогам, направляясь в Тлашкалу, и не чаяли дойти.

Мешики же шли по следу, то и дело нападая на нас, но не спеша раздавить. На пятый день пути состоялась большая битва, в которой мы, цеплявшиеся за жизнь с отчаянием корабельных крыс, опрокинули свежие отряды мешиков и убили их полководца. А также захватили штандарт и тем самым доказали и себе, и тлашкальцам, и мешикам, что ночь печали не сломила наш дух.

Однако, говоря о потерях, следует сказать, что за пять дней с нашего выхода из Мешико на мостах, на дорогах и дамбах, и во всех стычках, и при Отумбе у нас убили и принесли в жертву восемь с половиной сотен солдат. Многие из погибших были из вновь прибывшего отряда Нарваэса, и сгубила их жадность. Они взяли столько золота, что оно сковало их движения и сделало легкой добычей.

В тот миг, когда пересекли мы ручей, ступив на земли Тлашкалы, войско наше состояло из четырех сотен человек, двадцати лошадей, дюжины арбалетчиков и нескольких аркебузников, причем все были изранены, запасы пороха истощились, тетивы у арбалетов взмокли…

Ягуар, слушавший меня с прежним отстраненным вниманием, сказал:

– Ваш бог силен, если сумел сохранить вам жизнь.

И это признание далось ему нелегко. Он же продолжил мой оборванный рассказ.

Та ночь принесла много радости. Это было время мести, и кровь, смешавшись с водой озера, сделала ее красной. Но откуда знать нам было, что цвет этот – лишь предзнаменование еще большей крови?

Утро люди встретили плясками и песнями.

– Ушли! – кричали они, хохоча от счастья. – Ушли теули! Свободен Теночтитлан!

И стали призывать к тому, чтобы очистить город от яда, вами оставленного.

Я же уговаривал друга моего поспешить. Собрать войско и ударить по вам, пока вы слабы.

– Раздави эту змею, – умолял я. – Пошли меня. Позволь отсечь ей голову. Позволь сделать так, чтобы ни один теуль не дошел до Тлашкалы. А после пошли на побережье, и я привезу тебе пленных. Снова покорится Тлашкала. Падет на колени Семеапола. И предатели кровью заплатят за нашу боль.

– Так и будет, – говорил мне Куаутемок, заверяя, что вы стали слабы и нет нужды посылать по следу большое войско. И Куитлауак, чье слово отныне было для нас всех законом, сказал так:

– Они не вернутся.

Но как же ошибались они! И Ягуар, вновь вернувшийся в мои сны, ярился. Он хлестал себя хвостом по бокам, рычал и прижимался к земле, точно готовясь к прыжку. Погони желал он, сражения и победы.

А мне приходилось оставаться в Теночтитлане.

Многие славные воины погибли, и оттого не желал Куаутемок допускать гибели прочих. Сердце его разрывалось от боли за павших, а душа жаждала мести.

Куитлауак, который был человеком рассудительным, велел очистить город от заразы. Люди вышли из домов, чтобы собрать все тела. Освободив улицу за улицей, они направились к озеру. Там было особенно много погибших и почти все – теули или тлашкальцы. Люди стали нырять и вытаскивать тела мертвецов, складывая их на берегу. Доставали также и золото, и многие другие вещи.

Длилось это три дня. И каждый день я умолял Куаутемока отпустить меня.

– Нет, – говорил он раз за разом. – Ты нужен здесь.

Он поручил мне восстановить охрану дворца, сделав ее такой, какой была она до появления теулей, и даже лучше. Он дал мне право выбрать любого воина, сколь бы молод он ни был, и тем самым оказал величайшее доверие.

Но чем больше я делал, тем сильнее становилось понимание, сколь слабы мы стали. Смерть унесла лучших. А оставшиеся были молоды, неопытны и поражены страхом пред теулями. Шептались они, что силен бог белых людей, если уберег их и вывел из Мешико, хоть бы и ценой великой крови.

Я же ничего не мог поделать с этими разговорами. И потому делал единственное, что было в моих силах: отдавал знание, уже не отделяя разрешенного от скрытого. Братья мои, которых осталось едва ли два десятка из нескольких сотен, согласились с подобным решением. Видели они, что стоим и мы, и весь Теночтитлан на краю пропасти.

Однажды Гремящий щит, который был уже стар, но по-прежнему крепок, призвал меня к себе.

– Вот, – сказал он, выкладывая на стол браслеты. – Отныне они твои по праву.

– Нет.

– Снова перечишь, неуемный звереныш? – он произнес это ласково и с насмешкой. – Снова желаешь показать упрямство свое? Нет в этом нужды.

Гремящий щит закашлялся и, вытерев губы, показал мне ладонь. Она была в крови.