Анна Малышева - Западня

Балакирев тоскливо сунул в рот сигарету, угостил оперативника. Тот рассказал, что также обратил внимание на мощную оснастку квартиры сигнализацией. Но все было отключено. Они уже связались с охранным ведомством, которое обслуживало квартиру. Там ответили, что квартиру снял с сигнализации сам Мулевин, вчера вечером, в десять часов восемнадцать минут. Это зафиксировано.

— А время смерти? — оживился Балакирев. — Ну, на глазок? Ты же его видел.

— По-моему, примерно совпадает. Он уж окоченел, да и кровь подсохла.

— Получается, сам открыл дверь?

Балакиреву как-то не верилось, что такой осторожный человек, как Мулевин, который так надежно защищался от внешнего мира, способен открыть дверь незнакомым людям. Значит, пришел кто-то знакомый. Он бы не стал особо ломать голову над этим вопросом, если бы не Ольга Ватутина. Ему часто приходилось сталкиваться с тем, что богатых людей готовы убить самые близкие родственники. Не говоря уже о компаньонах и конкурентах по бизнесу. В этом направлении он бы и стал работать, если бы ему дали дело Мулевина. Но здесь.

Ватутина погибла четыре дня назад — от такой же раны в живот. Она не была ни родственницей, ни компаньоном Мулевина. Более того — она уже не смогла бы сюда явиться. Значит, явился кто-то еще, возможно, тот, кто убил и Ольгу, и Мулевина. И все равно, Мулевин должен был его знать, если отпер дверь.

Или этот человек сумел его уговорить? Привел какие-то веские причины, чтобы его впустили?

— Я за иду к соседям. — Балакирев раздавил сигарету в изящной фарфоровой пепельнице на туалетном столике.

Пепельница, рассчитанная на тоненькие дамские сигареты, уже была набита доверху скрюченными окурками. — Может, они все-таки видели кого-нибудь постороннего.

Хотя дом новый, никто друг друга не знает. Беда!

Соседи оказались дома в полном составе. Присутствовал даже глава семейства, который в это время обычно был на работе. Перепуганная жена позвонила ему и попросила приехать — она боится сидеть одна с детьми, когда в квартире напротив лежит труп. Женщина повторила Балакиреву то, что он уже знал — как она обнаружила открытую дверь, как заглянула…

— А вчера вечером, после десяти, никого не видели? — поинтересовался Балакирев.

— Нет, я никуда не выходила…

Зато ее муж сумел кое-что припомнить. Он поздно вернулся с работы — работает на телевидении, они готовили новую программу. Когда он отпирал дверь подъезда, ему под ноги буквально выкатилась маленькая черная собачка.

— Такса, я ее видел пару раз, кажется — из той самой квартиры, — сообщил он. — Соседе ней гулял.

У него создалось впечатление, что собака ждала под дверью, и выбежала так, будто за ней черти гнались. Хозяина он не видел, но это его не удивило. Сам он поднялся в квартиру на лифте, никого не встретил и решил, что сосед спускается вслед за собакой по лестнице.

— Во столько это было?

— Да где-то около одиннадцати. Я точно не помню.

— Ты пришел без пятнадцати одиннадцать, — вмешалась жена. — Я еще удивилась, что рано — ты предупреждал, что можешь вернуться за полночь.

Никакого шума в квартире Мулевина соседи не слышали. И неудивительно — квартиры имели только одну общую стену — на кухне и в ванной. Адом был выстроен на совесть. Балакиреву не удалось ничего от них добиться.

Алла не заботилась о том, кого именно звать на поминай по старшей дочери и звать ли вообще…Соблюдение внешних приличий давно перестало ее волновать. С того самого момента, как она ударила Ольгу. Это она вспоминала часто, и ей даже казалось, что ладонь до сих пор горит от удара. Алла с ужасом вспоминала, что почти возненавидела дочь, когда обнаружила ее вранье. У нее тогда даже промелькнула мысль: «Ну, теперь на Оле можно ставить крест».

Креста на могиле еще не было, его должны были поставить только через месяц. А был свежий холмик, цветы, родственники — ее и Виктора. Друзей и подружек старшей дочери она на похороны не звала — не знала, кого звать, да и были ли у нее друзья? Она ничего теперь не знала.

С кухни доносилась горячая волна запахов — матери Аллы и Виктора с утра поставили тесто, а теперь в безумном темпе пекли пироги с рыбой и капустой. Приглашенные собрались в большой комнате. Виктор сегодня отменил все занятия с учениками. Милена сидела рядом с отцом, вертела в пальцах сухой носовой платок и рассматривала свои пыльные туфли. Пыль была загородная, кладбищенская. Девочка не плакала, она держалась сухо и отчужденно. И как будто думала о чем-то постороннем, даже не о сестре. Так казалось Алле. Впрочем, она сама сегодня не проронила ни слезинки. Ее даже пугало это спокойствие. «Как будто не родная дочь умерла. Что же со мной творится?» Она сидела одна в «детской» комнате и смотрела на большой Ольгин портрет, который со вчерашнего дня висел над ее бывшей постелью. Теперь с кровати сняли постельное белье и подушку, прикрыли пледом. Из комнаты исчезли почти все вещи, напоминавшие об Ольге. Это сделали, чтобы не тревожить Милену. Впрочем, сама девочка об этом не просила и как будто не боялась спать одна.

Алла знала, что нужно встать, пойти к гостям, заглянуть на кухню. Но не могла этого сделать. Она словно одеревенела, и только мысли кружились, сталкиваясь, не находя выхода. «Что я сделала не так? Где я ошиблась? Я потеряла дочь не в тот жуткий день и не сегодня… Я давно ее потеряла, если она стала мне врать…»

Она услышала звонок в дверь и негромкие голоса.

Сегодня все говорили тихо, даже ее мать, обычно такая громогласная. Потом Алла услышала, что ее зовут. Теперь необходимо было выйти. В конце концов, она хозяйка этого дома и обязана…

В прихожей стоял Степан. Жалкий, какой-то прибитый, растерянный. Его никто не приглашал. О нем просто забыли. Алла взглянула ему в лицо, заметила, что он тщательно побрился. А вот рубашка старая, грязноватая. Что ж, стирать, видно, некому. Увидеть его глаза не удавалось — он их прятал, упорно глядя в пол. Рядом с ним стояла ее мать — красная от кухонного жара, в испачканном мукой переднике. Она шепотом что-то ему выговаривала.

— Проходи, — тихо сказала Алла. — Извини, что не звали, да как-то… Да не стой, проходи в комнату.

Он поднял глаза и посмотрел на нее. Женщина содрогнулась — она одновременно почувствовала жалость и отвращение. «Довести себя до такого! Да неужели я с ним когда-то жила?!»

— Я не хочу видеть твоего, этого… — начал Степан довольно независимо. Бывшая теща тут же дернула его за рукав:

— А зачем тогда пришел?!

— Имею право! — огрызнулся он.

Алла поморщилась. Она знала, что эти двое ненавидят друг друга, и с годами эта ненависть никуда не исчезла.

Именно мать когда-то настояла, чтобы Алла развелась с первым мужем. Сама она в те времена не умела принимать таких смелых решений. Но теперь нужно было что-то решать — и как можно быстрее. Или Степан тут же разругается с тещей, или все-таки пойдет к гостям и начнет огрызаться на Виктора. И то, и другое ее пугало. Она почти ласково обратилась к нему: