Алина Егорова - Рубины леди Гамильтон

Олег Зайцев взял в деканате данные на Феликса Кожевского и, не откладывая дела в долгий ящик, набрал его номер. Казалось, молодой человек совершенно не удивился его звонку. Они договорились, что Олег приедет к нему домой, на Петроградскую. Это было удобно обоим – и Зайцеву, и Кожевскому.

Зайцев поднялся на второй этаж старого красивого дома с колоннами и лепниной на фасаде. Квартира номер девять, сверился он с записью в блокноте. Дверь ему открыла женщина преклонных лет, худощавая, с благородным тонким лицом и высоко заколотыми палевыми волосами. Ее когда-то красивые, а ныне уже выцветшие глаза скользнули по раскрытому удостоверению Олега, после чего женщина сняла дверную цепочку, впуская его в дом.

– Ну, наконец-то работать начали! Пока не нажалуешься, никто и не пошевелится. Сколько я к вам ходила, все ноги истоптала, а толку никакого. А стоило один раз позвонить в Смольный, как нате вам результат – сами явились!

Лейтенант застыл в дверях, не понимая, за что она на него так накинулась.

– Что же вы встали в дверях, как истукан? Проходите в дом, через порог не передают, – своеобразно пригласила его хозяйка.

Олег вошел, соображая, правильно ли он записал адрес.

– Могу я видеть Феликса Кожевского? – поинтересовался он.

– Феликса? А зачем он вам, мой Феликс? Нет его пока что, не пришел еще.

Проводив гостя в столовую, бабуля продолжила допрос:

– И где же моя брошь? Вы ее нашли?

– Какая брошь?

– Золотая, в виде букета тюльпанов из рубинов.

– Я вообще-то к Феликсу пришел по другому делу, – попытался как-то отбояриться Зайцев. – С вашего позволения, я ему позвоню.

Кожевский опаздывал. Он застрял в пробке в полукилометре от дома, извинился и пообещал быть немедленно, как только выберется из транспортной западни.

Олег обреченно вздохнул – ему ничего не оставалось, как выпить предложенный хозяйкой чай и выслушать историю исчезновения броши.

Амалия Бенедиктовна Кожевская очень чтила семейные традиции и вообще все, что касалось семьи. На стенах ее квартиры висели фотографии – пожелтевшие, черно-белые, и современные, цветные. В кабинете ее покойного мужа, Яцека Вацловича Кожевского, все оставалось так, как было при его жизни. Его вещами вдова не пользовалась и внуку запрещала, даже мебель не передвигала, лишь периодически вытирала там пыль. Особенно трепетно Амалия Бенедиктовна относилась к личным вещам покойного мужа – его письмам, книгам и тетрадям. Она перечитывала уползавшие вверх строки, выведенные его упрямым твердым почерком, и представляла его рядом с собой. Главный врач областной больницы Яцек Кожевский был человеком строгим, суровым, остроумным и целеустремленным – все эти качества и отражал его почерк, как пояснила Амалия Бенедиктовна. Сильный характер и невероятная трудоспособность помогли ему достичь головокружительных карьерных высот. Даже в преклонном возрасте Яцек Вацлович продолжал неустанно трудиться. Кроме врачебной практики, Кожевский занимался рецензированием книг по медицине и сам писал научные статьи. Его очень ценили коллеги и просто боготворили пациенты. Приговоренные к смерти другими врачами страшным диагнозом, к нему шли за исцелением, как за последней надеждой. Он никогда не отказывал в помощи людям, даже больным безнадежно, и чудеса иногда свершались. Яцек Вацлович немного не дожил до восьмидесяти лет, но, как сам говорил незадолго до смерти, он успел прожить две жизни.

Первая жизнь Яцека Кожевского оборвалась на окраине Львова, вторая началась уже в лесу. Яцек очнулся от сильной боли, он даже не мог понять, что именно у него болит, потому что болело, казалось, сразу все. Сквозь туманную пелену в глазах он разглядел два огромных, круглых, как у совы, глаза. «Очухался. Все равно не жилец», – констатировал обладатель глаз и удалился куда-то. На их месте появились другие – маленькие, под тяжелыми усталыми веками. Очки с треснувшими стеклами… Их владелец оказался не столь категоричен. Изучив объект своего наблюдения, он усмехнулся и коротко скомандовал: «Готовь к операции!»

Как позже узнал Яцек, эти умные, внимательные, уже немолодые глаза за треснувшими стеклами очков принадлежали львовскому хирургу Войтовскому. Накануне немецкой оккупации Войтовский с семьей успел эвакуироваться из города. Устроив семью в Омске, он отправился на фронт. Под Львовом он оказался не случайно – рвался целенаправленно в самое пекло, движимый желанием спасти земляков.

– Вот что сохранило тебе жизнь, – положил Войтовский перед Яцеком брошь Гамильтон. Букет тюльпанов словно поредел, и это уже была не брошь, а просто кусок металла с рубинами. – Вероятнее всего, пуля изменила свою траекторию, наткнувшись на брошь, и прошла в стороне от твоего сердца.

Яцек взял ее в свои еще слабые руки. Пальцы ощутили прохладу металла, ощупали грани камней. От одного из сохранившихся рубинов откололся кусок, на другом образовалось углубление с какой-то чернотой внутри. Выздоравливая, Яцек постоянно разглядывал обломок бывшего украшения и изучил все его трещинки и изгибы. Врач сказал, что после таких ранений, как у него, обычно на ноги больше не поднимаются, и был очень удивлен, наблюдая положительную динамику. «Чудо, это просто чудо, – цокал языком Войтовский. – Ты почти что воскрес из мертвых, а теперь еще и исцеляешься на глазах!» Яцек сжимал в ладони рубины и верил: раз уж они ему подарили жизнь, значит, подарят и здоровье. Он буквально молился на свой талисман и всею душой желал встать с постели. Однажды ему приснилось, что его брошь с рубинами купается в лужице крови. Камни впитывали в себя кровь, как губка, и темнели, становились пурпурными. Проснувшись, Яцек первым делом взял в руки обломок броши и увидел, что из светло-красных рубины действительно превратились в темно-пурпурные – точь-в-точь как во сне! С этого дня Яцек стремительно пошел на поправку.

Партизанский отряд, куда посчастливилось попасть Яцеку, состоял преимущественно из евреев, сбежавших из Львова. Слухи о том, что в лесах прячутся партизаны, дошли до львовичан от подпольщиков, агитировавших окрестное население оказывать сопротивление гитлеровцам. В оккупированном городе любые попытки такого рода жестоко подавлялись. Превосходящие силы противника изначально обрекали борьбу на провал. Но эти локальные редкие мятежи заставляли фашистов волноваться всерьез, а жителям дарили надежду на освобождение. Во время подобных смут некоторым счастливчикам удавалось покинуть город. Истощенные, оборванные, чудом избежавшие смерти, беглецы бродили по лесу в поисках партизанских отрядов. Это была их единственная надежда, ибо больше идти им было некуда. Немцы и полицаи из местных националистов хозяйничали не только в самом Львове, но и в его окрестностях. Партизаны неохотно принимали пополнение из безоружных, еле живых людей. Новичкам приходилось добывать оружие в бою, идя на врага с голыми руками. Когда среди партизан оказалось очень много евреев, из них образовали отдельное подразделение, основной задачей которого стала подрывная деятельность и освобождение граждан Западной Украины.