Елена Михалкова - Манускрипт дьявола

– Это счастье, что вы отговорили его приезжать в госпиталь, Борис Осипович, – подал голос Бабкин.

– Нет сомнений, что, появись он там, шансы Максима проснуться после операции были бы ничтожно малы, – согласился Макар. – И к Наташе группа успела в последний момент…

– Вспомнить страшно, – сказал молчавший до этого Аркадий Ильич. – Макар Андреевич, если бы не вы с Сергеем… Ведь никто не обратил внимания на этот лист, который Тоша оставила для нас. Даже я.

– Меня он отчасти ввел в заблуждение, потому что я решил, будто ваша дочь расшифровала манускрипт. Я не смог найти связь между ее похищением и покушением на Максима – по правде сказать, никто бы не смог, потому что никто не знал о его привычке писать самому себе «счастливые» письма. Вот я и пошел самым очевидным путем.

Куликов улыбнулся, покачал головой:

– При всем уважении к способностям моей дочери, боюсь, расшифровать рукопись Войнича ей не под силу.

– Зато этот неправильный посыл заставил нас разбираться с ее шифром, – заметил Илюшин. – Хотя и тут, надо признать, мы наделали много глупостей.

Максим, вошедший в гостиную, услышал последнюю фразу Макара.

– Больше всего глупостей наделал Лешка, – спокойно сказал он, – когда решил, что Тошка ничего не поймет и будет послушно расшифровывать для него мою записку. И еще когда привез ее в свой склад.

– Ну послушай, Максим, а что еще он мог сделать? – спросил Борис Осипович. – С твоим дядей у него прекрасные отношения, тот не лезет в его помещения и не проверяет, что Лешка там хранит. Самое безопасное место для того, чтобы спрятать человека! Между прочим, – добавил он, обращаясь к Макару и Сергею, – вы знаете новости об Александре Сергеевиче?

– Нет. Что за новости?

– Мой дядя самых честных правил, – вместо отчима ответил Максим, – решил, что у него зря пропадает дармовая рабочая сила. И начал с ее помощью производить… Будут предположения?

– Неужели наркотики?

– Ну что вы! Нет, дядю Сашу невозможно представить в роли наркоторговца! Куда больше он похож на кофейного плантатора.

– В каком смысле? – не понял Илюшин. Бабкин усмехнулся:

– Пожалуй, я знаю, о чем идет речь. Неужели Пушкин устроил подпольный цех по производству и расфасовке? Помнится, мы такие закрывали еще лет десять назад… Молотый кофе в лучшем случае делался из порошка цикория, в худшем – из натуральных подкрашенных опилок.

– Дядя Саша использовал цикорий, – подтвердил Максим. – Коробки для кофе клеили сами подростки, он им неплохо платил за это. Дядя во всем признался следователю после того, как взяли Лешку. Думал, что столько суматохи из-за него одного, и решил, что чистосердечное признание облегчит наказание.

– А учителя ничего не знали? – вскинул брови Илюшин.

– Ох, Макар Андреевич, наивный вы мой человек! – воздел руки к потолку Борис Осипович. – Знали, конечно! И все молчали, потому что сейчас поставят нового директора интерната, и еще неизвестно, окажется ли он лучше. Как-никак, Александр Сергеевич по-своему заботился о воспитанниках, хотя иногда превратно понимал их выгоду.

В комнату заглянула Тошка с обувной коробкой в руках:

– Можно, Макс?

– Тош, прости! – спохватился тот. – Вот. – Он выставил на середину комнаты маленький столик, стоявший в углу. – Прошу!

Все собрались вокруг. Тошка поставила коробку на стол и без предупреждения, без всяких предварительных речей откинула серую картонную крышку.

Сергей громко свистнул, а Макар не смог сдержать изумленного восклицания.

– Это то, что я думаю? – недоверчиво спросил он, наклоняясь к содержимому коробки.

– Оно! – подтвердила Тошка. – Да вы возьмите, Макар Андреевич, не бойтесь!

Илюшин взял украшение, поднял его, и солнечный свет заиграл на двенадцати темно-зеленых камнях. На них хотелось смотреть, не отрывая взгляда, как на морскую воду. Грубая почерневшая оправа, местами изъеденная коррозией, почему-то казалась удивительно подходящей для изумрудов.

– Скоро из музея приедут забирать ожерелье, – со вздохом сожаления сказала девушка. – Хотели вам показать, пока не поздно.

– Как вы его нашли?! Рассказывайте сейчас же! – потребовал Илюшин.

– Мне очень помог один старик, который живет в Шаболино, – ответил Максим, довольный произведенным эффектом. – Если бы не он, я бы никогда не сообразил, куда Ольга Провордина могла спрятать клад.

Максим вспомнил лицо Николая Ефимовича, когда его гость снял со стены столетнее седло и положил на рогожу, расстеленную на столе. Нож и прочие инструменты они с Тошкой приготовили заранее. Ему оставалось только аккуратно разделить слои кожи, войлока и дерева.

– Самое смешное, что я читал о таких тайниках раньше, – с досадой признался Максим. – И мог бы сообразить – ведь было известно, что Ольга перед побегом много времени провела в конюшне. Но если изумрудов в здании не нашли, то что она делала там так долго? Она возилась с седлом – пристраивала свой мешочек поудобнее, чтобы он не мешал лошади! Седло смастерили так хитро, что под сиденьем, сзади, у него осталось свободное место. А кожаную полосу пришили таким образом, чтобы толстые нитки можно было быстро распустить, а потом снова затянуть. За сотню лет они сгнили, но кожа и войлок спрессовались, и получилось, что ожерелье утоплено в войлоке. Поэтому оно отлично сохранилось – сами посмотрите!

– Получается, все эти годы оно провалялось в земле? – Бабкин забрал у Макара ожерелье, оказавшееся довольно тяжелым, и рассматривал один камень за другим.

– Нет, ведь его нашел Николай Ефимович и принес домой. Вернее, не его, а седло!

– Оно столько лет висело у него на стене… – проговорила Тошка, любуясь игрой света на изумрудах, – кто бы мог подумать…

– Кстати, старикан был яростным противником того, чтобы отдавать нашу находку государству, – усмехнулся Макс.

– Неужели хотел продать на черном рынке? – заинтересовался Илюшин.

– Нет, вы плохо знаете Онищева! Ожерелье он хотел повесить в шкафчик, чтобы оно обогатило его коллекцию старинных украшений.

– Между прочим, – заметила Тошка, – оно бы прекрасно смотрелось среди бусиков из бисера.

– Максим, а что же было в той записке? – вспомнил Бабкин. – Теперь-то об этом можешь рассказать?

– Ну конечно! Я написал: «клад в седле». Вот и все. Все замолчали, глядя на ожерелье, снова перешедшее к Тошке.

– Мне очень жаль его бывшую хозяйку, – задумчиво сказала она. – Такая нелепая смерть… Как ее звали, Макс? Ольга… А фамилия?

– Провордина. Только она не умерла.

Он взял у девушки ожерелье, не обращая внимания на вопросительные взгляды, и осторожно положил в коробку.

– Горничная, бежавшая с ней, рассказала, что Ольгу сбросил конь, она упала с обрыва и сломала шею, – сказал Максим, ни на кого не глядя. – Но тело Провординой не было найдено. Я уверен, что она не погибла. Ожерелье Ольга спрятала в седле, но не успела ни взять его, ни предупредить горничную – у них не осталось на это времени. Ее преследовали, и они со служанкой разыграли спектакль, понимая, что не смогут ускакать от погони. Горничная соврала про коня, сбросившего Ольгу, и увела преследователей к настоящему тайнику, в котором остались прочие украшения – ведь Шаболин дарил их любовнице без конца, – а девушка выплыла на другом берегу реки. Коня после поймали, седло осталось у новых хозяев, а сто лет спустя попало в руки Николаю Онищеву. Вот и вся история ожерелья.