Мария Очаковская - Портрет с одной неизвестной

– Да, пострадал и в больнице лежал – но все это было частью твоего плана. Ведь пострадавшего никто не обвинит в краже. Ты с самого начала знал, что накануне в пятницу Серафима, простите, забыл ваше отчество, уедет в Москву и хозяйка останется на даче одна, а кроме нее, никого тут нет. Ты даже мог предположить, что с ключами она побежит именно к тебе. Ты знал и то, что Павел Берсеньев помогает ей с продажей картины и договаривается об экспертизе. Значит, со дня на день портрет увезут из Валентиновки, и где он будет находиться после, непонятно… Времени не оставалось, и надо было действовать… – на минуту Торопко остановился. – Маленький вопрос, почему вы дали Антонине Николаевне какой-то другой телефон? Не тот, официальный, так сказать, который даете всем остальным? – ни с того ни с сего спросил майор, снова обратившись к Леониду на «вы».

– Невзирая на то, что мне неприятно с вами разговаривать, майор, я все-таки отвечу. Возможно, у вас в милиции все обходятся одним мобильным телефоном и приобретение второго номера строго наказуемо. Но в других сферах второй мобильный просто дополнительное удобство. Вам понятно? Я не вижу в этом ничего противоестественного и второй телефон использую в рабочих целях уже не первый год. Для личных звонков – один, для служебных, соответственно, другой.

– Для служебных, – эхом отозвалась Стрельникова.

– Ну что ж, прекрасно, – довольно потирая руки, произнес майор и как-то хитро улыбнулся.

– Прекрасно… Елизавета Дмитриевна, вы помните, что утром в день кражи вам позвонил кто-то из соседей и сообщил о протечке, будто вы залили квартиру на нижнем этаже?

– Разумеется, помню. С этого все и началось. Мне позвонили – я поехала в Москву.

– А теперь скажите, знаете ли вы, чей это телефон? – Майор достал из кармана листок и продиктовал номер, который ни о чем Лизе не говорил, и она покачала головой. Все в ожидании смотрели на Торопко.

– Я знаю, – заговорила Стрельникова, – это телефон Алексея, для служебных целей, как он сейчас объяснил.

– То есть, вы хотите сказать, Леонида?

– Да, – уверенно подтвердила она.

– Прекрасно… А теперь, внимание, – именно с этого номера в день кражи был сделан тот роковой звонок Лизе, который тоже был частью довольно хитроумного плана.

– Ленька… – вырвалось у Лизы, во все глаза смотревшей на него.

– Ох! – единодушно пронеслось по комнате.

– С него все началось, как вы, Лиза, сами сказали. В то утро, не теряя времени, вы уезжаете в Москву, оставляя ключи от дачи Леониду, с просьбой присмотреть за домом и покормить кошку. Леонид отлично знает, что вернетесь вы не скоро. У него достаточно времени, чтобы взять и вынести картину из дома и спрятать ее, а затем разыграть мизансцену с нападением… Надо было только позвонить, изменив голос. Вы спланировали это и организовали. Так, Леня?

– Нет, не так, все не так, – вскричал Леонид, он задыхался и хватал ртом воздух, – это был не я, не я звонил! Это он…

От волнения лицо его пошло пятнами, губы дрожали, на верхней губе выступили капельки пота.

– Кто он? Вы не волнуйтесь, – как-то миролюбиво спросил майор, – мне, например, с самого начала было ясно, что вам помогали.

– Помогали? – голос Леонида сорвался на фальцет. – Тварь, какая тварь, по-мо-га-ли… тварь… Да он сам все и придумал! Это он звонил. Я не мог, мой голос узнали бы… Я думал, он из автомата… а потом он этот телефон мне дал, идиот, скопидом хохляцкий, денег пожалел…

– Так кто это – он? – снова раздался вкрадчивый голос Валерия Петровича.

– Виктор, если не ошибаюсь? – вмешался в разговор Павел, теперь вcпомнивший во всех деталях их короткую встречу в коридоре ЦДХ с Мирой и синюю «Тойоту» у дома Леонида, когда он ждал Лизу.

– Ты знал? – резко обернулся к нему Леонид.

– Догадался.

– Это он тебя приложил? В смысле ударил?

Ленька кивнул.

– И как вы не побоялись, так ведь и убить можно, – подал голос кто-то из присутствующих.

– А ему-то что? Голова у меня, а картина у него! – выкрикнул Ленька.

– Так портрет в самом деле находится у Виктора?

– Да.

– В Москве?

– В Киеве.

– Ленька. Мне кажется, я сплю и у меня – бред, – хриплым голосом заговорила Лиза.

– Вот только не надо, – перебил ее Леонид с недовольной гримасой, – пожалуйста, Лиза, не надо меня стыдить. Ты ничего никогда обо мне не знала, не понимала и не хотела понимать. Разве ты представляешь, что такое одиночество, когда всем на тебя наплевать! Что ты вообще можешь мне сказать! Тебе всегда и во всем везло, тебя все любили и баловали, родители, муж, ребенок, какое тебе дело до меня… ты только снисходила… когда хотела. А мне не нужно ни твоего снисхождения, ни жалости твоей тоже! Меня от нее тошнит! А с этой проклятой картиной? Ведь у бабки моей дома тоже висит одна работа, купленная у Шуловской. Бывает же так, и тут не повезло. Не то, дура, купила. – Он почти перешел на крик, а потом вдруг остановился и, запрокинув голову, начал смеяться. Громко и зло.

– Вон как разошелся, – вновь раздался голос майора. – Ну, что же, преступное сообщество налицо, кража в особо крупном размере. Статья 158 уже имеется, а детали, я думаю, мы сможем прояснить в отделении. Можно у вас телефончик, Лиза, машинку нам заказать?

Пришла весна, холодная, ветренная. Над городом висели грязно-серые тучи, которые нет-нет да и просыпали на головы пешеходов мелкофракционную снежную крупу. Солнце, казалось, совсем забыло о Москве, поэтому смена дня и ночи была почти условной – короткая пауза в работе уличных фонарей, как в заполярье.

«А что? Обычная мартовская суицидальная погодка», – размышляла Лизавета, возвращаясь домой с работы.

На Сретенке, как всегда, шумела стройка и гудел поток автомобилей, дополняемый истеричными сигнализациями и спецсигналами. Маневрируя между машинами, туда-сюда деловито шныряли загорелые люди в спецовках. Свернув в переулок и сделав несколько шагов, Лиза зажмурилась – каждый раз проходя мимо знакомого до боли и ныне изувеченного особнячка – объекта реконструкции, ей хотелось закрыть глаза, чтобы не расстраиваться. Ведь есть же страны, где старину ценят и охраняют! Есть четкие законы, которые не обойти, не объехать ни одному миллионеру, захотевшему, допустим, в исторической зоне отваять какую-нибудь красоту на свой вкус. Старые дома – это ведь немые свидетели истории, чудом уцелевшие после стольких перипетий. Как можно поднимать руку на свою историю! Как можно уничтожать то, что тебе не принадлежит! Почему какой-то чиновник берет на себя право разрешать снос Военторга или строительство бетонного монстра на Рождественском бульваре? Может, потому, что живет он здесь, в этом чужом большом городе, совсем недавно, не любит его, не знает и боится? Какое ему дело до старого особнячка в переулках Сретенки… А скорее всего, он просто очень денег хочет и поэтому разрешает.