Екатерина Лесина - Слезы Магдалины

– И они его найдут! – всхлипнула Маняшка, которая зачем-то притворялась чужой женщиной с мертвым именем Надежда.

– Ты же этого хотела.

Холодный ветер пощечинами приводит в чувство. С тобой играют, идиот. А и плевать.

Случайное такси как корабль, причаливший к необитаемому острову. Сонный шофер в шапке, надвинутой по самые брови. Приглашающий жест и торг на пальцах.

– Я... я хотела. И хочу. Нет, не понимаю. Ты появился, и все кувырком. Еще раньше я бы смогла. И счастлива была бы, а теперь... спаси его.

– Кого?

– Влада.

– Любишь?

– Нет. Но ты спаси. Ради меня. Ради той, которая была.

За бортом автомобиля реки улиц, случайные огни витрин и силуэты деревьев. Протянутые к небу руки молят о весне и о надежде. Не той, которая ждет Димку, но той, что настоящая.

Дом. Подъезд. Консьержки взгляд, случайная мысль – вот сейчас откроет журнал и занесет туда Димкин ночной визит в графу «преступления». А потом, после Димкиной смерти, журнал окажется на небе и придется отвечать по каждому пункту.

Надька встречала на пороге, заплаканная и растрепанная, слегка пьяная и все еще чужая.

– Пришел? Я не надеялась. Поцелуй. Просто поцелуй, ты же всегда хотел, но никогда не решался. Почему? Скажи, ты драться решался, а целовать нет? Если бы сумел, как знать...

Порог-граница, и за ним безграничность чужого мира, от которого нужно убежать, иначе будет поздно. А поздно – это почти никогда.

Руки на плечах, губы у щеки. Горячо и даже жарко. Испепелит. Остановиться и сбежать?

– Нет, не оставляй... хотя бы сейчас не оставляй меня. Это не я ушла, это ты бросил. Очень страшно быть брошенной, ты же знаешь.

Димка знает. Перед глазами списком бесконечным бегут прегрешения, бывшие и будущие. Отвечать придется. И за эту ночь прежде всего. За предательство.

Кого? Когда?

Раньше и теперь снова. И права Маняшка, это он сбежал. Не решился. Не сумел.

– Я тебя не люблю, – шепчет она, пытаясь ухватить губами мочку уха. – Ты не думай, не воображай...

– Не воображаю.

– Не люблю.

– Неважно.

Ложь, и оба знают. В окна луна уставилась. Наблюдает. Пишет. Будет сплетничать с подругой-консьержкой, но... это тоже ничего не значит.

– Ты ведь не уйдешь? – хватается за руки, хватая губами воздух. – Ты не уходи... пожалуйста...

– Конечно.

Окна дома ее были темны. И человек сделал еще один шаг – крошечный совсем, – уперся руками в забор и почти лег на него, шаткий. Тишина. Вернулась? Сбежала? И если да, то как теперь искать?

Никак. Все в руце Господа, и Он, всемогущий, однажды приведши ее в руки судии, сделает это вновь.

В мире не бывает случайностей, человек это понял однажды.

Дорога. Перекресток. Трехглазый светофор и блеклая зебра на асфальте. Машины ползут муравьиной шеренгой. Он на балконе. Смотрит. Прячется за рыжими коронами бархатцев, наблюдая за ней. Считает.

Когда досчитает до тысячи, дверь в квартиру откроется и ее визгливый голос убьет тишину. Ему не хочется, он нарочно растягивает секунды, пытаясь отложить неприятное мгновение, а сам смотрит.

Вот лоток с мороженым. Стоит. Выбирает. Считает купюры в кошельке. Ей хватит на любое, но она слишком жадна, чтобы потакать собственным желаниям. Тычет пальцем. Придирчиво перебирает брикетики и наконец отходит. В одной руке кошелек, в другой – мороженое. Портфель под мышкой, выскальзывает, но она упрямо давит на дерматиновый бок локтем.

Перекресток. Зеленый взгляд мигает, но она выходит. Пытается есть мороженое и деньги складывать. А портфель вот-вот выскользнет.

На бархатцы садится пчела, желто-черная, как георгиевская лента. Жужжит. Он отворачивается, пытаясь отогнать насекомое, и пропускает момент смерти. Визг. Крик, который подхватывают. Вой сирен. Тельце на дороге, такое маленькое и смешное... непонимание случившегося.

Похороны. Могила. Все равно непонимание.

Тишина в доме, которая не боится шепота. Слова: роковая случайность. И собственная робкая догадка – случайностей не бывает. На самом деле это он не хотел, чтобы она вернулась домой. Он растягивал время. Он победил.

Он еще не знал, что эта смерть стала знамением.

А окна горели в соседнем доме. К тому, который жил в нем, у человека тоже были счеты, но месть – удел низких духом. Он не мститель. Он судия. И каждому воздаст по делам его.

Лишь бы Алена вернулась. Кажется, ее час настал.

Милиция ушла за полночь, оставив смутные надежды и следы на полу. Танька принялась за уборку, и Алена стала помогать ей. Работали молча, упорно, пытаясь действиями сгладить неловкость ситуации.

– Этот твой, – наконец нарушила молчание Татьяна. – Он богатый. И думает, что самый умный. Про Мишку спрашивал. Зачем ему?

– Друзья были, – соврала Алена, собирая в совок рисовые россыпи. – В детстве. А потом вдруг...

– Он подозревает, что Мишка – псих. Я тоже так думала, когда он ушел, и... поняла, что мне все равно. Что даже если псих, то все равно люблю. Я бы алиби сделала, сказала все, что попросил бы. Страшно, правда? А как иначе?

В ее глазах вновь вспыхивает пламя, смотреть на которое Алене страшно.

– Ты мне подруга, но... он – другое. Думала, что другое. А он квартиру... и меня... и не хочу! Ненавижу! Пусть катится к своей! И ты катись! Убирайся к чертям собачьим, помогать она мне пришла. Не нужна мне ничья помощь. Я сама... сама... что смотришь? Вон пошла!

Обломок вазы полетел в Алену и, промахнувшись, брызнул от стены фарфоровой искрой.

– Вон! Ненавижу!

Алена выскочила на лестницу и дверь захлопнула, прислонилась, переводя дыхание. Танька ненавидит? Неправда. У Таньки просто стресс, такое не каждый выдержит. Будет завтра, и будут перемены. И все наладится чудесным образом.

Сжав в руке бабкин амулет – камушки впились в ладонь, – Алена загадала, чтобы все закончилось хорошо. Пусть Танька простит Мишку, а Мишка вернется к Таньке. Пусть Влад помирится со своей Наденькой и найдет потерянную память. Пусть тот, кто охотится за Аленой, поймет, что она – не ведьма. Изнутри точно теплом полыхнуло, пробежало по пальцам.

Конечно, все будет именно так и не иначе.

Из подъезда Алена выходила успокоившаяся и почти счастливая. Некоторое время она стояла, не зная, куда пойти, а потом направилась к дому.

И конверт, терпеливо ждавший ее в ящике, совсем не испугал. Сначала Алена твердо решила, что выкинет его, но после передумала. Открыв ножом, вытряхнула на ладонь бумажку – все та же прозрачность и хрупкость, а оттиски букв как жилки на стрекозиных крыльях.

Слова прочитались не сразу.

«Время пришло».

Поднял с постели звонок. Дребезжал, дребезжал, вбиваясь в сон кастрюльной латунью, пока Алена совсем из сна не выпала. И не исчез, стал назойливее, громче.