Екатерина Лесина - Слезы Магдалины

– Нет.

Кивнула, стряхивая пепел в бездымную пепельницу.

– Дети пьют, курят, трахаются в школьных туалетах, дерутся, сбиваются в стаи... это страшно на самом-то деле. Ты им двойку поставишь, они тебя в подворотне встретят. Пугать милицией? Не боятся. Они же несовершеннолетние... господи, да я радуюсь, что наша школа гимназией стала! Что весь этот сброд остался за ее стенами, что сюда приходят только те, кто может себе позволить.

Взмах руки, лицо вполоборота, чтобы он, Димыч, оценил всю красоту игры.

– Тогда, в прошлой школе, Фимино упрямство, несгибаемость, несговорчивость и бесстрашие помогали управляться с ними. Ее боялись. Ведьмой называли...

– Как?

«Сдохни, ведьма!»

– Ведьмой. Это намеком на характер. А характер у нее был кремень. И поэтому, конечно, когда школа стала гимназией, Фимочку пригласили на работу. Вот тут-то и вышло, что характер ее...

– Не прижилась?

– Именно. Не прижилась, – Елена Викторовна выбралась из-за стола. – Она не желала понимать некоторых нюансов работы... инновационные технологии, эксприментальные методики – это все от лукавого, у Фимы были свои, обкатанные годами, апробированные на десятках и десятках учеников. Я не говорю, что плохие, но...

– Но неподходящие для вашего заведения.

Кивнула.

– И чем дальше, тем хуже. Сначала давление на учеников. У некоторых случались истерики, и, естественно, родителей это беспокоило...

Недоговоренное повисло в воздухе: ты сам все понимаешь, Димыч. Родители платят, но не за знания, а за отметки. Так им, родителям, спокойнее. А школа в лице Серафимы Ильиничны этому спокойствию мешает.

– Мы очень долго мирились с ситуацией, но... – Тон Елены Викторовны стал сухим и колючим. – Где-то с месяц назад Серафима Ильинична подняла руку на ученика.

Алена видела, как отъезжает машина. Нарядная иномарочка агрессивного красного колера изрядно изгваздалась в грязи, что несказанно злило водителя. Машинка дергалась, тычась мордой в забор, прыгая назад, упираясь в другой забор, выворачивая колеса...

Кто это? И зачем приехал? За ней? Посреди бела дня и нагло? Нет, скорее всего, просто совпадение. Машина, выбравшись-таки на дорогу, уехала, а Алена продолжала сидеть у окна.

Человек появился из дома напротив, того самого, низкого, почти сросшегося с землей и оттого неуютного на вид. Он вылез из этой поросшей мхом кучи, словно дракон из норы, и потянулся на солнце, расправляя руки-крылья. Длинные. И сам такой же. Палка-палка-огуречик. Огуречно-зеленый свитер крупной вязки плотно облегал тело, собираясь на локтях неровными складками. Синие джинсы пузырями провисали на коленях и исчезали в голенищах высоких ботинок.

Некоторое время человек стоял во дворе, размахивая руками, точно делая зарядку. Потом вдруг резко повернулся и уставился на Алену. Ну да, он на нее смотрит! Не на дом, не на яблони, а именно на нее. Тонкая преграда стекла не помеха. Вот сейчас улыбнется, помашет рукой или пригрозит пальцем, а потом вынет из кармана белый конверт.

Вместо этого человек скрылся в доме-норе.

Аленка упала на лавку, прижав руки к груди, уговаривая сердце немного успокоиться. Не стоит переживать. Сосед? Ну сосед. Танька говорила, что в доме напротив никого? Ошиблась. Ее ведь с лета не было. И до лета не было бы. А дом за это время могли продать или купить...

Всего лишь совпадение.

Слишком уж совпадение.

На следующий день сосед выбрался за ограду и, устроившись на грязной лавке, закурил. Точнее сказать, он просто зажег сигарету и сидел, разглядывая Аленкино убежище.

А на третий день появился Мишка.

– Танька велела сказать, что письмо пришло. Она вынула. Сожгла. – Мишка, составив пакеты на край стола, огляделся. – Велела спросить, ты как тут?

– Нормально.

Кивнул. Зевнул. Вечно сонный, заторможенный в движениях, он был привычен. Он успокаивал.

– А... а тут в доме напротив поселились. Такой высокий. Длинный даже. Он за мной следит.

Сказала и устыдилась, страха своего, который уже скоро в паранойю перейдет. И того, что вообще жалуется, словно просит решить ее проблемы. И просит ведь, и знает, что Мишка не откажет. Мишка, он вообще безотказное существо.

И сейчас вяло кивнул, повел плечами – медведь просыпается, – ответил:

– Ща побазарю.

Вышел.

Аленка кинулась к окну, прилипла щекой к влажноватому стеклу, заслонилась руками от солнца. Застыла в ожидании. Вот Мишка бодрым шагом пересекает грязевую реку, в которую превратилась дорога, вот решительно распахивает калитку, вот направляется к дому. Скрывается...

Отсутствовал минут пятнадцать. Вышел вместе с длинным, который что-то судорожно объяснял, жестикулируя. Рядом со спокойным Мишкой он казался нервным и суетливым. Нестрашным.

Потом они вдвоем направились к калитке, но, к огромному облегчению Алены, человек в огуречном свитере остался по ту сторону забора. А Мишка, вернувшись в дом, заявил:

– Он тут с осени живет. С ноября. Говорит, что Федорин внук. Я его помню.

Мишка, успокаивающе хлопнув по плечу – рука-лапа, еще немного и упала бы, – сказал:

– Ты если чего не так, то звони.

И ушел, и Аленка снова осталась наедине со своими страхами. Она заняла прежний пост у окна и сидела до темноты.

И после наступления тоже. А утром в дверь постучали.

– Кто там? – Алена спрашивала, прижавшись к косяку. В руках ее была кочерга, в голове одно-единственное желание – сбежать.

Не ответили. Ушли? Или вообще не приходили. А стук тогда? Показалось. Веткой по окну, ветром по ведру, которое висит под крышей.

Однако когда Алена все-таки решилась выйти из дому, она увидела знакомый конверт, засунутый в щель между бревнами:

«Беги, ведьма, беги».

Вопрос 2: Пусть он не зашел так далеко, как сказано выше, но все же встречался с дьяволом и обманом выманил у того книгу, в которой записаны имена всех английских ведьм, и теперь, только взглянув на ведьму, может по лицу определить, виновна она или нет, значит, помощь его от дьявола.

Ответ: Если он оказался достаточно хитер, чтобы выманить у дьявола книгу, честь ему и хвала; что до суждения по внешнему виду, то здесь его способности не больше, чем способности всякого другого человека.

Ведьму звали Луизой, и она была хороша. Лет шестнадцати, а может, и того моложе, но круглолицая, круглотелая, уже вошедшая в недолгую пору женской красоты, Луиза дразнила обманчивой нежностью.

Светлый волос, темный глаз. Тонкий нос и пухлые губы с крохотной трещинкой, которая не заживала, несмотря на все Луизины усилия.

Дьявольская метка. Она сама, каждой линией тела своего – дьявол. Инкубица, похоти сосуд, каковой поставили на пути Мэтью искушением.

Хитер враг рода человеческого, но для истинно верующего хитрости его явны и неприглядны. Они хотят, чтобы Мэтью преисполнился благодарности за спасение? Не бывать такому! Не из христианского милосердия подобрала она израненного и несчастного. Не из жалости выхаживала, но из желания душою завладеть.