Энн Перри - Чужое лицо

— Вряд ли, сэр. Будь он столь хладнокровен, он бы забрал ценности. А ведь даже деньги в кошельке Грея остались нетронутыми.

Монку нечего было возразить. Он вздохнул и сел за стол. Не предложив Ивэну также присесть, он углубился в показания привратника.

Лэмб подробно расспросил свидетеля обо всех посетителях, будь то слуги, мальчишки-посыльные или даже бродяги. Гримвейд был не на шутку обижен. Мальчишки-посыльные имеют дело с самим привратником; что же касается бродяг, то этих грязных тварей и близко нельзя подпускать к порядочному дому. Гримвейд клялся, что в тот вечер гостей было всего двое. Первым посетителем была дама, явившаяся около восьми часов, но ему не хотелось бы называть того, к кому она приходила. Достаточно сказать, что не к майору Грею. Да и вряд ли столь хрупкое создание могло нанести покойному такие страшные раны. Второй посетитель — мужчина, гость мистера Йитса, которого Гримвейд сам проводил до нужной двери.

Выводы напрашивались сами собой: кто бы ни убил Грея, он либо использовал других посетителей в качестве прикрытия, чтобы незаметно проскользнуть в дом, либо скрывался в самом здании.

Монк отложил лист. С Гримвейдом надо побеседовать еще раз и уточнить до минуты время визита гостей.

Ивэн присел на подоконник.

Показания болтливой миссис Хаггинс Монк прочел лишь потому, что ему требовалось время поразмыслить.

Наконец он добрался до последнего листа, медицинского свидетельства — самого неприятного и самого необходимого документа. Лист был исписан мелким, четким, округлым почерком. Монку вдруг представился крохотный доктор в круглых очках, с чистенькими пальчиками. Разыгралось воображение или он на самом деле был знаком с этим человеком?

Отчет был составлен столь бесстрастно, что, казалось, Джосселин Грей интересует доктора лишь как представитель вида, но ни в коем случае не как человек, внезапно и жестоко вырванный из жизни. А ведь в те несколько минут, которые столь бесстрастно реконструировались на бумаге. Грей, несомненно, испытал дикий ужас и мучительную боль.

Осмотр тела производился в половине десятого утра. Тридцатилетний мужчина, тонкий в кости, упитанный, не перенесший никаких серьезных болезней. Единственное повреждение — шрам на правой ноге. Неглубокая рана, полученная за пять-шесть месяцев до того и послужившая причиной хромоты. Смерть наступила восемь-двенадцать часов назад; с большей точностью определить время не представлялось возможным.

Причина смерти была очевидна: нанесение множественных сильных ударов по голове и по плечам длинным тонким орудием. Предположительно, тростью или стеком.

Монк отложил рапорт. Бесстрастный точный язык медицинского свидетельства, как ни странно, вызвал в его воображении яркую картину места преступления: кислый запах крови и жужжание мух. Часто ли ему приходилось раньше расследовать убийства? Трудно сказать.

— Скверное дело, — пробормотал он, не глядя на Ивэна.

— Скверное, — согласился тот, кивнув. — Газеты много о нем шумели. Ругали нас за бездействие. Публика, конечно, была взбудоражена. Если уж на Мекленбург-сквер происходят убийства, то где же тогда можно чувствовать себя в безопасности? Вдобавок ко всему Джосселин Грей — симпатичный безобидный джентльмен из хорошей семьи, отставной офицер. Воевал в Крыму, был на хорошем счету, видел знаменитую атаку легкой бригады, получил ранение под Севастополем. — Лицо Ивэна выражало растерянность. — Многие считают, что государство в долгу перед покойным, пока преступник не схвачен. Я понимаю, что это не так, — поспешил добавить он, — но журналисты внушили публике именно такие мысли… Мы до сих пор топчемся на месте. От свидетелей, как видите, толку мало. Я могу предъявить вам сейчас вещественные доказательства, их немного. А потом, если не возражаете, мы можем побывать на месте преступления.

Монк поднялся.

— Да, так и сделаем. Никогда не знаешь, что именно натолкнет на правильную мысль.

Но в глубине души Монк и сам не верил в свои слова. Если ни Лэмб, ни этот изящный проницательный юноша не достигли успеха, то вряд ли это удастся ему. Поражение было неотвратимым. Такое впечатление, что Ранкорн навязал ему это дело именно потому, что оно было совершенно безнадежно. Может, они с Ранкорном были старыми врагами? Вполне возможно. То, что Монк уже узнал о себе, не приводило его в восторг. Честно говоря, Ивэн нравился ему больше, чем он сам.

Монк полагал, что пока успешно скрывает потерю памяти. Но что, если Ранкорн раскусил его? Возможно, в прошлом он нанес Ранкорну обиду, и вот теперь тот нашел способ свести с ним счеты. Неужели у Монка в этой жизни были одни лишь враги и ни одного друга? Влюблялся ли он хоть раз? Даже на этот вопрос у него не было ответа.

Монк шел вслед за стремительно вышагивающим Ивэном и думал, что вот с этим-то человеком он был бы не прочь подружиться. Но полное незнание окружающего мира сковывало его. Каждый поступок мог оказаться шагом в бездну, везде мерещились западни и ловушки. Приходилось во всем полагаться на инстинкт и укоренившиеся привычки.

Вещественных доказательств и впрямь оказалось немного — разрозненные бессмысленные вещи, разложенные, как в привокзальном бюро находок. Не так ли и он затерялся на Графтон-стрит — забытый предмет, чья история стерлась из памяти? Монк начал осмотр с одежды. Прекрасного покроя панталоны из отличной материи были обильно испятнаны кровью. Лакированные башмаки — совсем новые, с нестершимися подметками. Свежая смена нижнего белья, тоже испорченная кровавыми пятнами, как и сюртук с разорванным рукавом. Все эти вещи говорили лишь о сложении жертвы, да еще, пожалуй, о безупречном вкусе и приличном состоянии Джосселина Грея.

Монк осмотрел одежду и повернулся к Ивэну.

— Не очень обнадеживающе, не так ли, сэр? — Ивэн смотрел на одежду убитого с легким отвращением. Кроме того, в глазах помощника Монк увидел жалость. Не слишком ли этот юноша чувствителен для полицейского?

— Да, не очень. — сухо согласился Монк. — Это все?

— Нет, еще оружие, сэр. — Ивэн нагнулся и поднял тяжелую трость черного дерева, покрытую засохшей кровью и прилипшими волосами.

Монк вздрогнул. Возможно, привычка к виду подобных вещей покинула его вместе с памятью.

— Ужасно. — Не сводя карих глаз с Монка, Ивэн поджал губы.

Тот смутился. Гримаса подчиненного, конечно, могла означать и жалость к убитому, и отвращение к орудию убийства. Однако не исключено, что Ивэн выразил таким образом удивление внезапной брезгливости старшего офицера. Монк заставил себя взять трость в руки. Она оказалась неожиданно тяжелой.

— Боевое ранение, — пояснил Ивэн, по-прежнему глядя на Монка. — Свидетели утверждают, что Грей действительно при ходьбе опирался на трость, а не носил ее для красоты.