Екатерина Лесина - Неизвестная сказка Андерсена

Ольга не коза. Ольга просто потерялась, устала мечтать, устала верить в сказку, когда-то очень и очень давно, наверное, еще в школе. Верить сложнее, чем действовать.

– Топай-топай ножками… ишь цаца.

В коридоре мигают лампы, запертые в железные коконы, они скрипят и бьют по глазам азбукою Морзе. Точка-тире-точка-тире. Спасите наши души. Спасите, хоть как-нибудь, ведь умирать не хочется. Страшно умирать.

В том, что ведут убивать, Ольга не сомневалась, это же понятно – ошиблись похитители, а потом, осознав ошибку, думали, что с ней делать, и вот придумали. А коридор все тянется и тянется. И звуки шагов, обгоняя Ольгу, несутся к выходу. Звуки тоже не хотят умирать.

Мама потерялась в жизни, папа ушел… кто остался? Когда остался? Почему вот сейчас, в этом месте, вдруг стало одиноко, как будто она, Ольга, только-только начала понимать что-то важное.

Дверь. Самая обыкновенная, обитая серым войлоком, затянутая стальной сеткой, на которую, видно, собирались положить еще один слой обивки – красный винил, синий дерматин или кожу цвета маренго, – но забыли. К двери три ступеньки, коврик истоптанный и мусорное ведро с зонтиками.

Дверь открылась, и темнота за ней столкнулась с мигающим светом коридора. Столкнулась и отступила, спрятавшись за спину человека.

– Давай, коза, чего застыла, – пихнули в поясницу.

– Пожалуйста! Я не хочу умирать! Не надо! У меня есть деньги, у меня…

– Ничего у тебя нету. И не было никогда, – мягко сказал человек. – Потому что на самом деле все мечты твои обман, ты их сама сочинила, для личного пользования. А потом душу продала, чтобы исполнить, и непременно так, как хочется тебе. Поднимайся, никто тебя не собирается убивать.

Ольга поверила.

На той стороне бункера – а в сумерках здание походило именно на бункер, не то врастающий, не то вырастающий из мерзлой земли, но укутанный, укрытый маскхалатом снега и горбом-горой железнодорожной насыпи.

Наручники сняли, сумочку вернули, тот самый, смутно знакомый, чье лицо скрыто лыжной маской.

– Держи, красавица, – он протягивает пузырек без маркировки. – И слушай, что ты сейчас сделаешь… внимательно слушай. Не бойся, то, что ты это, куда менее опасно, чем то, что могу сделать с тобой я. Ты же не хочешь вернуться сюда?

Ольга замотала головой.

– И уж верно не хочешь, чтобы тебя забыли в одной из камер. Это почти как если бы похоронить живьем. Ты кричишь, а никто не слышит, ты зовешь, а никто не идет. Ты еще есть, но скоро тебя не станет. Ты же не хочешь, чтобы с тобой было так?

– Я… я все сделаю. Пожалуйста, не надо… не надо, пожалуйста. Я сделаю. Я клянусь.

Вдалеке загрохотал поезд, и разбуженное небо сердито сыпануло снегом.

В комнате стало пусто. Исчезло огромное зеркало с сеткой трещин-морщин, исчезли клетки с крысами и рыжая кадушка с землей, в которой Федор Федорович пытался вырастить розы, исчезли и часы с боем, и комод, где жило много замечательных вещей.

– Нам придется уехать отсюда, – объяснил Федор Федорович за несколько дней до переселения. – К сожалению, девочка моя, ситуация вышла из-под контроля.

Глаша сидела молча, слушала внимательно, хотя и не понимала, какая именно ситуация и почему ее следовало контролировать. Но Федор Федорович непременно объяснит, Федор Федорович умный и ее, Глашу, не считает ребенком.

– Твои способности… – он ходил по комнате, в которой тогда оставались вещи, которая еще была прошлой, знакомой Глаше и даже родной. – Твои способности не остались незамеченными. Да, я пытался скрыть, но… в этой стране сложно что-то от кого-то скрыть.

Крысы следили за гражданином Тихим, они привычно сидели, вцепившись передними лапами в сетку, просунув любопытные носы и розовые, длинные хвосты, навострив уши, совсем как сама Глаша.

Интересно, там, среди крысьего племени, есть ее подобие? Или она не крыса, а человек?

– Все, что ты услышишь сейчас, ты не должна говорить кому бы то ни было.

Глаша показала, что не скажет, и Федор Федорович кивнул.

– Я не совсем конструктор и уж точно не инженер. Я… я занимаюсь тем, что изучаю людей. Что именно? В основном способности. Когда-то до революции, да, Глаша, до революции, я входил в состав группы ученых под руководством Льва Сигизмундовича. Да, Глаша, именно нашего Льва Сигизмундовича. Или ты думаешь, что я случайно появился в этом доме? Он был идейным вдохновителем, создателем теории воспитания и становления личности, я – механиком. Я лишь создал прибор, который должен был бы проявлять способности человека так, как проявил твои. Вспомни, что ты видела, когда вошла в комнату?

Крыс? Ну да, она испугалась крыс. Или было еще что-то? Было не было, ушло. Книга сказок в руках Пашки, нить-веревка, колесо, которое катилось-катилось, а потом взяло и исчезло. Зеркало… зеркало и шар со штырьками, как будто колесо со снятым ободом или причудливый цветок.

Голова болит. Болит!

Цветок отражался в зеркале вместе с книгой и крысиными клетками.

– Тише, доченька, тише, не нужно, не мучай себя. – Федор Федорович обнимал, вытирал нос платком, и ткань становилась красной. – Я и вправду не думал, что так выйдет… понимаешь, милая, ты просто очень испугалась. А когда человек пугается, то его тело, тонкое тело, астральное, которое еще душой называется, становится беззащитным. Что-то подобное случается и просто при сильных эмоциях, или же наоборот, когда эмоции выматывают и истощают, но главное, что в этот миг душу можно изменить.

Значит, когда Глаша испугалась крыс, ее душа изменилась?

– Да, ты правильно поняла. А вот твой друг не выдержал, он полностью ушел в… в другой мир.

Глаша показала, что знает и что Пашке в том, другом, мире хорошо, а значит, не стоит переживать.

– Стоит, Глаша, стоит. До того момента все опыты я ставил на крысах, да, именно для этого они и нужны. У крыс нет души в человеческом ее понимании, но есть мощная аура. Недаром крыс некогда считали отродьями дьявола, как и кошек, но с кошками было бы больше возни. На самом деле люди сами не знают, на что способны. Мы просто хотели открыть им это, а теперь…

Он еще много говорил в этот вечер, долго, непонятно, вдаваясь в отвлеченные рассуждения о праве и чести, о Боге и дьяволе, который есть искушение. И если поначалу Глаша слушала, то очень скоро утомилась, стало понятно, что не ей Федор Федорович рассказывает, а с собою говорит.

С другой стороны, он не слишком мешал.

И Глаша вновь занялась механическим соловьем. Уже осталось немного, и на сей раз все должно было получиться.

– Вот видишь, – сказал Федор Федорович напоследок. – Тебе даже не интересно, что с тобою сделали. Ты счастлива, и это единственное мое оправдание.