Виктор Пронин - Человеческий фактор

Как и предполагал Долгов, второй ангар был сооружен за неделю, а если быть уж совсем точным, то за десять дней – оставались мелкие недоделки, подчистки, заделки швов и прочие мелочи. Тут же начали устанавливать деревообрабатывающие станки – не самые новые, не самые дорогие, не самые лучшие, но действующие. Долгову удалось переманить десяток специалистов из мелких артелей – одна из них перебивалась в здании Немчиновского вокзала, ставшего вдруг совершенно ненужным, другая – в здании школы, которая тоже оказалась излишней в наступивших счастливых временах. Как бы там ни было, через месяц удалось выпустить первый комплект кухонной мебели с улучшенной обработкой древесины.

Счастью Долгова не было предела – все пять первых, пробных комплектов раскупили за три дня.

Это была победа.

Его расчет оказался верным, и он уже подумывал над тем, чтобы оба ангара пустить на выпуск именно такой вот сосновой мебели. И не только кухонной – в загородном доме она была уместна в комнате, в бане, на веранде, в саду.

Пошли первые заказы. Новая мебель везде оказалась уместной и востребованной.

– Лед тронулся! – радостно кричал Николай Петрович, приветствуя Епихина, который изловчился пригнать два вагона высушенных сосновых балок, завалявшихся где-то в вологодских лесах – это были комплекты трехэтажных коттеджей. На три этажа размахнуться мог не каждый, и дома слегка залежались, зато просохли и казалось, даже звенели при разгрузке.

Подперев кулачком щеку, Катя с улыбкой смотрела на восторги мужа, на смущенного похвалой Епихина, листала какие-то свои бухгалтерские бумаги, но чувствовалось – что-то ее смущало в происходящем. Да, новый стиль мебели, который предложил Долгов, оказался удачным – не только рестораны, дома отдыха, пивнушки, разбросанные по Одинцовскому району, заинтересовались золотистой, цвета натуральной сосны мебелью. Отдельные граждане тоже не остались в стороне, они брали скамьи, столы, стулья, полки, шкафы для своих загородных домов, для кухонь, веранд, даже в садах устанавливали, под деревьями, рядом с мангалами, грилями и прочими достижениями кухонно-кулинарной цивилизации.

Но что-то ее смущало, что-то шло не так. Она присматривалась к мужу, к Епихину, в который раз перелистывала отчетные ведомости, заявки, пересчитывала деньги поступившие, деньги уходящие, но тревога из души не уходила.

Прошло еще какое-то время, и Катя поняла, что вибрация исходит от Епихина – вибрация пространства, нервная вибрация, двусмысленность слов и поступков. Осознав это, она успокоилась, но ненадолго – тревога вернулась.

– Как поживаешь, Валя? – спросила она его как-то вечером, когда они остались одни в стеклянной загородке.

– Как поживаю? – удивился Епихин. – По-разному, Катя, по-разному.

– Денег на жизнь хватает?

– Еще остаются.

– Копишь?

– Нет... Остаются такие деньги, которых много не накопишь. Их копить бесполезно.

– Как же ты с ними поступаешь, с теми, что остаются?

– Трачу! – рассмеялся Епихин. – Еще и не хватает!

– Это хорошо, – кивнула Катя, думая о чем-то своем. – Это хорошо, – повторила она. – Не женился?

– На ком, Катя?!

– Ты как-то говорил, что у тебя завелось симпатичное существо, вроде все хорошо у вас, все складывается... А?

– Не тот случай, – посерьезнел Епихин. – Вот на тебе бы я женился. Не раздумывая.

– Ты серьезно?

– Вполне.

– Я подумаю, – сказала Катя, и опять тревога легким сквознячком пробежала в ее сознании. Не то говорил Епихин, что-то стояло за его словами. – А как ты себе это представляешь?

– Никак не представляю... Ты спросила, я ответил.

– А куда мы денем Николая Петровича?

– Не знаю... Это твой муж, тебе и решать.

– Муж-то мой, а идея твоя, – она явно переигрывала его в этом шутливом разговоре. Впрочем, шутливыми были только первые слова, дальше пошли такие, что шутливыми их уже не назовешь. Катя шла на это и чувствовала – Епихин к разговору относится серьезнее, чем она. Значит, он не понимает розыгрыша, не понимает, где нужно остановиться и даже попятиться. Не было у него оснований для такого вот разговора, не давала она ему прав так с ней разговаривать. Если он этого не чувствует, то что же получается...

Он глуп?

Или влюблен?

Хотя это одно и то же. И глупость, и влюбленность толкают людей на безрассудство, и те, и другие живут в стороне от здравого смысла. И никто не знает, как они поступят в следующий момент. Да они сами этого не знают.

Епихин почувствовал ее состояние, спохватился, понял, что переступил какую-то невидимую черту, что разговор не мог быть сразу столь откровенным, его надо бы растянуть на несколько недель, месяцев, постепенно наполняя собственной готовностью идти дальше. А сразу... Нет, это ошибка.

– Ладно, – сказал он с улыбкой. – Пошутили, и хватит.

– Так это были шутки? – разочарованно протянула Катя.

– В каждой шутке только доля шутки!

– А я слышала, что в каждой шутке лишь доля правды, – Катя удивленно вскинула брови.

– Смотря кто шутит, – Епихин опять втянулся в разговор. – Смотря с кем шутишь, о чем, зачем... Ну и так далее.

– А ты зачем шутишь? – Катя сознательно делала разговор чуть жестче, чуть определеннее, чем Епихин, вынуждая его говорить больше, чем он сам был готов. Епихин уже жалел о своих словах, он не собирался дойти до такой определенности, он хотел ограничиться намеком, который Катя не столько бы услышала, сколько додумала бы, намеком, который она сама бы для себя и придумала. А ему приходилось выплескиваться, произносить слова, к которым он не был готов. Ему важно было создать лишь ощущение легкой и ни к чему никого не обязывающей влюбленности, увлеченности.

– А я и не шучу! – брякнул Епихин совершенно неожиданные для него самого слова. – Я не умею шутить! Бог не дал мне необходимого лукавства! Игривости мышления... Кто-то произнес слова... Легкость необыкновенная в мыслях... Так вот мне этого не дано.

– Ты скучен и уныл? – улыбнулась Катя. – Разве в этом признаются красивой женщине?

– Красивой женщине можно признаться в чем угодно, – ответил Епихин и сразу понял, что слова получились хотя и красивыми, но глуповатыми. Он понадеялся, что Катя этого не заметит и услышит в них лишь комплимент.

Катя услышала все, что можно было – Епихин в панике, Епихин глуп, Епихин сейчас поднимется и уйдет.

Так все и случилось.

– Завтра еду в Можайск, – сказал Епихин, поднимаясь. – Приеду после обеда. Скорее к вечеру.

– Буду ждать с нетерпением.

– Меня? – Он обернулся уже от двери.

– Нет, добрых вестей из Можайска, – Катя улыбнулась. – Там ведь намечается неплохой заказ?

– Неплохой, – согласился Епихин и уже за порогом махнул рукой.

Она в ответ игриво помахала ему пальчиками, давая понять, что разговор помнит и смысл его усвоила вполне. А едва за Епихиным закрылась дверь, Катя посерьезнела и опять, подперев кулачком щеку, невидяще уставилась в дверь, за которой только что скрылся снабженец мебельной фабрики и соучредитель с небольшой долей.