Филлис Джеймс - Женщина со шрамом

«Я отдаю и завещаю все мои книги Уинчестер-колледжу. Все те, что Колледжу не понадобятся, следует продать или распорядиться ими иным образом, как того пожелает мой сын, Маркус Сент-Джон Уэстхолл. Я отдаю все остальное, чем я владею — деньги и личное движимое имущество, — в равных долях моим двум детям, Маркусу Сент-Джону Уэстхоллу и Кэндаси Доротее Уэстхолл».

Завещание было подписано, и подпись удостоверена двумя свидетелями: Элизабет Барнс, назвавшейся домашней работницей и указавшей свой адрес — «Каменный коттедж в Сток-Шеверелле», и Грейс Холмс, медсестрой, проживающей в Розмари-коттедже, в Сток-Шеверелле.

— На первый взгляд — ничего, что могло бы заинтересовать Робина Бойтона, — сказала Кейт. — Но он явно приложил много усилий, чтобы достать эту копию. Думаю, нам лучше прочитать эту книжку. Вы быстро читаете, Бентон?

— Довольно быстро, мэм. Да ведь она и не очень толстая.

— Тогда лучше возьмитесь за нее прямо в машине, а я поведу. Попросим сумку у Коксона и отвезем все эти бумаги в Старый полицейский коттедж. Не думаю, что во втором шкафчике есть что-то интересное, но все же посмотрим.

— Даже если мы обнаружим, что не один друг, а многие имеют к Бойтону претензии, — заметил Бентон, — я все же никак не могу представить себе, чтобы какой-то его враг отправился в Сток-Шеверелл, чтобы его убить, проникнув в дом Уэстхоллов, а потом засунул труп в их морозилку. Но копия завещания несомненно должна что-то означать, если только он не хотел всего лишь получить подтверждение, что старик ничего ему лично не оставил. Интересно, почему завещание написано от руки? Элизабет Барнс уже нет. И Грейс Холмс больше не живет в Розмари-коттедже. Дом продается. Но зачем Бойтон пытался с ней связаться? Впрочем, дата завещания вызывает интерес, не правда ли?

— Не только дата, — медленно произнесла Кейт. — Давайте-ка выбираться из этого хаоса. Чем скорее мы доставим это к А.Д., тем лучше. Но нам ведь было сказано — повидать литагента мисс Грэдвин. У меня такое чувство, что это не займет много времени. Напомните-ка, Бентон, как ее зовут и где она находится?

— Элайза Мелбери, мэм. У нас с ней встреча в три пятнадцать. Ее контора — в Кэмдене.

— Вот черт! Совсем не по дороге. Надо будет проверить, не захочет ли А.Д., чтобы мы еще что-то сделали здесь, пока мы в Лондоне. Ему обычно бывает нужно что-нибудь забрать из Ярда. Потом мы с вами найдем, где можно быстро поесть, и поедем выяснять, что Элайза Мелбери может нам сообщить — если там имеется, что сообщать. Но в любом случае, это утро у нас не пропало зря.

Оказавшись в сетях лондонского дорожного движения, они ехали в Кэмден, к Элайзе Мелбери, долго и утомительно скучно. Бентон надеялся, что информация, которую они смогут у нее получить, все же компенсирует потраченное на поездку к ней время и усилия. Контора литагента находилась над лавкой зеленщика, и запах фруктов и овощей неотступно следовал за ними, пока они поднимались по лестнице на второй этаж и проходили в помещение, которое явно служило общим рабочим залом. Здесь сидели три молодые женщины, каждая за своим компьютером, а пожилой мужчина занимался перестановкой книг в ярких красочных обложках на полке, идущей во всю длину стены. Три пары глаз уставились на вошедших, и когда Кейт показала свое удостоверение, одна из женщин поднялась с места, постучала в дверь в передней части дома и весело крикнула:

— Элайза, полицейские приехали! Вы говорили, что ждете их.

Элайза Мелбери заканчивала разговор по телефону. Она положила трубку и улыбнулась Кейт и Бентону, указав на два стула, стоявшие у письменного стола напротив нее. Элайза оказалась крупной, интересной женщиной, полнощекой, с великолепной копной темных завитых волос, спускавшихся до плеч. На ней было яркое свободное платье без пояса, с рукавами колоколом, украшенное бусами. Она сказала:

— Вы здесь, конечно, потому, что хотите поговорить о Роде Грэдвин. Мне сообщили только, что вы расследуете так называемую смерть при подозрительных обстоятельствах. А это, как я понимаю, означает убийство. Если так, это потрясает до глубины души, но я вовсе не уверена, что сумею рассказать вам хоть какую-то малость, которая могла бы помочь. Рода появилась у меня двадцать лет назад, когда я только-только разошлась с агентством «Докинз-Бауэр» и в одиночку отправилась в собственное плавание, и с тех самых пор она всегда была со мной.

— Насколько хорошо вы ее знали? — спросила Кейт.

— Как писателя — думаю, очень хорошо. Это означает, что я могла идентифицировать любой прозаический отрывок как написанный ею, знала, как именно она любит обходиться с издателями, и могла предугадать, каким будет ее ответ на то или иное мое предложение. Я ее уважала, она мне нравилась, я была рада, что она есть в моем списке авторов. Каждые полгода мы устраивали совместный ленч, в основном для того, чтобы обсудить литературные дела. Помимо этого, я не могу сказать, что я ее знала.

— Нам ее характеризовали как очень замкнутого человека, — сказала Кейт.

— Да, такой она и была. Если подумать о ней — а именно это я и делала после того, как услышала страшную новость, — начинает казаться, что она была похожа на человека, обремененного какой-то тайной, которую необходимо хранить и которая мешала ей быть более открытой. После двадцати лет знакомства я знала ее немногим лучше, чем когда она впервые ко мне явилась.

Бентон, до сих пор проявлявший живой интерес к убранству кабинета, особенно к фотографиям писателей, рядком висевшим на одной из стен, спросил:

— Но ведь это довольно необычно для отношений литагента с писателем, не правда ли? Мне всегда представлялось, что их отношения должны быть особенно близкими, если стремиться к успеху.

— Не обязательно. Между ними должны быть приязнь, доверие и согласие о том, что является важным. Люди ведь разные. Некоторые из моих авторов стали мне близкими друзьями. Нескольким необходима высокая степень твоей личной вовлеченности. От тебя могут потребовать, чтобы ты стала матерью-исповедницей, финансовым советником, консультантом по брачным делам, редактором, литературным душеприказчиком, а порой даже и приходящей няней. Рода не нуждалась ни в одной из этих услуг.

— И, насколько вам известно, у нее не было врагов? — спросила Кейт.

— Она ведь была журналистом-расследователем. Существовали люди, которых она, по всей вероятности, могла обидеть. Она никогда не говорила мне — даже предположительно — о том, что ей может грозить опасность физической расправы с их стороны. Никто не угрожал причинить ей какое-либо телесное повреждение. Один или двое грозили привлечь к суду, но я советовала ей в таких случаях ничего не говорить и ничего не делать, и, как я и ожидала, никто так и не обратился в суд. Рода была вовсе не из тех, кто мог написать что-то такое, что оказалось бы неправдой или клеветой. И уличить ее в чем-либо подобном было просто невозможно.