Филлис Джеймс - Женщина со шрамом

Коллинзби выдвинул из-за стола два стула и сказал:

— Я так понимаю, что это — официальный визит. Может быть, сядем здесь?

Он сел во главе стола, так что Дэлглиш оказался по правую его руку, Кейт — по левую. Теперь Кейт могла посмотреть на него более внимательно, хотя и довольно беглым взглядом. У него было хорошее лицо, чуткое, с твердой линией подбородка, лицо из тех, что видишь по телевизору в рекламе, предназначенной внушить доверие к хвалебной речи актера, повествующего о превосходстве именно этого банка над его конкурентами, или убедить зрителей, что именно этот автомобиль, который им совершенно не по карману, обязательно вызовет зависть их соседей. Он выглядел моложе, чем ожидала Кейт, вероятно, благодаря неформальной домашней одежде, и даже мог бы, как ей подумалось, проявить некоторую спокойную беззаботность, свойственную молодости, если бы не казался таким утомленным. Его серые глаза, на миг встретившие ее взгляд и сразу же обратившиеся в сторону Дэлглиша, буквально застилала усталость. Но, когда он говорил, голос его звучал на удивление молодо.

— Мы проводим расследование по делу о смерти при подозрительных обстоятельствах, — начал Дэлглиш. — В доме в Сток-Шеверелле — это в Дорсете — была убита женщина. «Форд-фокус» с регистрационным номером W-341 YDG видели припаркованным вблизи этого дома, между одиннадцатью тридцатью пятью и одиннадцатью сорока, в тот вечер, когда эта женщина погибла. Это произошло в прошедшую пятницу, 14 декабря. Нам сказали, что вы одалживали машину как раз в эту дату. Это вы вели тогда машину? И находились ли в Сток-Шеверелле?

— Да. Я там был.

— При каких обстоятельствах, мистер Коллинзби?

И тут вдруг Коллинзби встряхнулся. Он заговорил, обращаясь к Дэлглишу:

— Я хочу сделать заявление. Пока еще — не официальное заявление, хотя я понимаю, что со временем это придется сделать. Я просто хочу объяснить вам, почему я там оказался, и рассказать об этом сейчас так, как события приходят мне на ум, не заботясь о том, как все это прозвучит и какой возымеет эффект. Я понимаю — у вас возникнут вопросы, и я постараюсь на них ответить, но было бы полезнее, если бы я смог рассказать всю правду без того, чтобы меня прерывали. Я собирался сказать… рассказать обо всем, что произошло, своими словами… Но впрочем, какие же еще слова могут у меня быть?

— Скорее всего это и есть самый лучший способ начать, — заметил Дэлглиш.

— Попытаюсь не слишком растягивать свою историю. Она усложнилась, но по сути своей она очень проста. Не стану вдаваться в детали, рассказывая о моем детстве, о родителях, о том, как меня воспитывали. Скажу только, что с самого детства хотел преподавать. Я получил стипендию в средней классической школе, а потом — большой грант графства на обучение в Оксфорде. Изучал историю. Закончив Оксфорд, я был принят в Лондонский университет, чтобы пройти курс подготовки преподавателей, дающий возможность получить диплом преподавателя. Это заняло у меня год. Получив диплом, я решил, что прежде, чем искать работу, мне нужно с годик отдохнуть. Я чувствовал, что слишком долго дышал воздухом учебных аудиторий, что мне необходимо попутешествовать, испытать на себе, как живет окружающий мир, встретиться с людьми разных профессий, из разных кругов общества, прежде чем я начну преподавать. Простите, я забегаю вперед. Нам надо вернуться к тому времени, когда я поступил в Лондонский университет.

Мои родители всегда были бедны — не так, чтобы отчаянно бедны, но каждый фунт был на учете, — и если мне нужны были деньги, я должен был их копить, либо откладывая из фанта, либо работая в каникулы. Так что, когда я переехал в Лондон, мне нужно было найти какое-нибудь дешевое жилье. Центральная часть города была мне явно не по карману, надо было искать что-то поотдаленнее. Один из моих друзей, поступивший в Лондонский университет годом раньше, снимал комнату в Гидиа-Парке — эссекском пригороде Лондона, и предложил мне поискать там. И вот когда я ездил к нему, я увидел на стене табачной лавки объявление о комнате для студента в Силфорд-Грине, всего двумя остановками дальше по восточно-лондонской ветке. В объявлении был указан номер телефона, так что я позвонил и поехал в тот дом. Это была отдельная половина дома для одной семьи, занимал ее портовый рабочий по имени Стэнли Бил, его жена и две дочери — Шерли, которой тогда исполнилось одиннадцать, и ее младшая сестра, восьмилетняя Люси. Еще с ними жила бабушка, мать матери. На самом деле места для жильца в доме не было. Бабушке приходилось спать в одной, правда, довольно большой, комнате с двумя девочками, а мистер и миссис Бил занимали вторую спальню, в задней части дома. Мне выделили самую маленькую комнату, тоже в задней части дома. Но это было дешево, близко от станции, поездка в Лондон занимала мало времени и не представляла затруднений, а я был в отчаянном положении. Однако уже первая неделя оправдала мои худшие опасения. Муж и жена постоянно кричали друг на друга, бабушка — вечно недовольная, неприятная старая женщина, явно раздраженная тем, что ей приходится заниматься воспитанием детей, жаловалась, как только мы с ней встречались, на все на свете: на свою пенсию, на местный совет, на частое отсутствие дочери, на мелочные требования зятя, чтобы она участвовала в расходах на свое содержание. Поскольку я проводил почти весь день в Лондоне да еще долго задерживался в университетской библиотеке, мне удавалось избегать наихудших семейных диспутов. Через две недели после моего переезда к ним, в результате яростной ссоры, от которой сотрясался весь дом, Бил наконец ушел. Я мог бы сделать то же самое, если бы не младшая девочка — Люси.

Он замолк. Молчание все длилось, но никто не произносил ни слова. Он поднял голову и посмотрел на Дэлглиша. Кейт мучительно было видеть невыносимую боль в его глазах. А Коллинзби продолжал:

— Как смогу я описать ее вам? Как смогу заставить вас понять? Люси была очаровательным ребенком. Она была красива, но обладала чем-то гораздо большим, чем красота. Она была грациозна, нежна, отличалась тонкой восприимчивостью. Я стал рано возвращаться домой, чтобы заниматься у себя в комнате и чтобы Люси могла перед сном приходить ко мне. Она обычно стучала в мою дверь и заходила посидеть тихонько и почитать, пока я работал. Я стал приносить с собой книги, и когда я переставал работать, я готовил себе кофе, а ей подогревал молоко, и мы разговаривали. Я старался отвечать на ее вопросы. Мы говорили о книге, которую она прочла. Я и сейчас вижу ее перед собой. Ее одежда выглядела так, словно ее мать отыскала эти тряпки на благотворительном базаре: длинные летние платья посреди зимы, а поверх них — бесформенный джемпер на пуговицах, короткие носки, босоножки. Если ей и было холодно, она никогда об этом не говорила. Иногда в выходные дни я спрашивал у ее матери разрешения взять ее с собой в Лондон — в музей или в художественную галерею. Проблем с этим никогда не бывало, она только рада была, что дочь не будет болтаться у нее под ногами, особенно если она приводила к себе мужчин. Я, разумеется, понимал, что происходит, но ведь это меня не касалось. Я не стал бы жить в этом доме, если бы не Люси. Я ее любил.