Екатерина Лесина - Ошейник Жеводанского зверя

Потому что не знает, что ответить. Сочувствую? Соболезную? Мне очень жаль? Ты верно поступил, когда помог сбежать преступнику? Или поступил неверно, на самом деле следовало донести на друга? Ты болен, потому что в запертых комнатах воспоминания хранят лишь безумцы?

– Кто ты? – спросила Ирочка, принимая бокал с вином. – Кто ты такой?

– Тимур.

– А Марат?

Не удивился вопросу. Ждал? Наверное. Приготовил ответ? Точно.

– Брат. Близнец. Мы поздно друг друга нашли. Родовое проклятье. Вот. – Тимур приподнял руку, демонстрируя серую веревочку. – Это напоминание. В роду Шастелей братья не уживутся. Наша мать знала, она разделила детей, оставила себе Марата, а меня отправила в детдом. И тетка знала, согласилась с разделением. Только мы все равно встретились. Уже после ее смерти. И оказалось, что мы нужны друг другу... очень нужны.

Все просто. Брат. Детдом. Грустное детство. Лешка бы сказал, что история выдумана, но разве выдуманные истории не могут случиться в жизни? Про себя Ирочка решила, что могут.

– Марат другой, – меж тем продолжил Тимур, поднимаясь. Потянулся, покачнулся, перекатываясь с пятки на носок и обратно. Замер. – С Маратом тебе лучше не встречаться. У него было тяжелое детство. Как у тебя, например.

Смена темы. Граница для Ирочкиного любопытства. И она принимает. В конце концов, люди имеют право на частную жизнь. Главное, что в запертой комнате нет ничего, доказывающего виновность Тимура.

Напротив, человек, столь преданный первой любви, не может причинять боль.

– Ты же белая ворона, а таких клюют.

– Так заметно? – Вот теперь ее очередь делиться памятью, и после Тимуровых откровений отказывать неудобно. – Я... я не то чтобы ворона. Просто...

– Тебя стыдятся. Тебя считают существом второго сорта и не стесняются показывать это посторонним. Наверное, если бы они могли, они бы держали тебя в кладовке. Или в сундуке. Почему?

Издевается? Не заметил, почему? Или не принял всерьез? Или хочет, чтобы Ирочка сама призналась, голая правда за голую правду, взрослая игра в признания.

Что ж, пускай. Она готова.

– Потому, что я некрасивая.

– И всего-то? Значит, твоя семья не принимает тебя потому, что ты некрасива? – Тимур смотрел через бокал с темно-желтым вином, и лицо его плыло, менялось чертами. Отчего-то это было жутко.

– Ты же видел.

– Видел, – согласился он. – Они правы в том, что ты некрасива. Но не правы в том, что это повод.

– Повод для чего?

– Чтобы не принимать. – Пригубил, усмехнулся и велел: – Пей. Вино хорошее. Я люблю хорошие вина. А ты?

Сладкое, в первый момент хочется выплюнуть, до того сладкое, но во второй сладость отступает, рассыпаясь осколками ощущений. Смородина? Земляника? Живой янтарь?

– Знаешь, – Тимуру явно хотелось поговорить, и Ирочка была не против. Его приятно слушать, да и вообще ей нравится просто сидеть, просто пить вино, просто разговаривать. – Люди слишком много внимания придают тому, что видят. Внешности.

Он закрыл лицо, как будто она, Ирочка, ребенок, с которым можно поиграть в прятки.

– Ты видишь. Ты не видишь. Люди доверяют красивым, а к уродам испытывают инстинктивное отторжение. Эволюционный механизм.

– При чем здесь эволюция?

– При всем. При том, что нет понятия «просто красивый», есть понятие «красивый и сильный», «красивый и успешный», «красивый и...» – он явно хотел добавить еще что-то, но вовремя сдержался. Или, наоборот, не вовремя? – Мы хотим, чтобы дети были успешными и сильными, а потому ищем красивых партнеров, но забываем, что у всего есть две стороны. Красота – это приманка... огонь для глупых мотыльков. Разве огонь виноват, что они, бестолковые, все летят и летят, тянутся, тянутся... какого, спрашивается? Самоубийство... нет, не слушай, это так, старые мысли. Так кем работает твой отец?

– Он... у него бизнес. Точнее, был бизнес, а потом вот...

– Разорился, – не скрывая удовлетворения, подытожил Тимур.

– Да.

– А мать? У нее тоже бизнес?

– Она искусствовед. А бабушка – литературный критик. Профессиональный.

– Замечательно. Просто великолепно! И значит, отец банкрот, мать искусствовед, а бабка – профессиональный критик. И как вы живете? Я имею в виду деньги. – Он поднял бутылку, разливая вино по бокалам. Ирочка с удивлением поняла, что выпила все до капли. Господи, он сейчас напоит и... и что? Ему она неинтересна, просто еще один глупый мотылек.

– Я не думаю, что искусствовед или критик зарабатывают достаточно, чтобы семья могла прожить. Извини, но одеваешься ты на барахолке, из магазина принесла если не самое дешевое, то почти самое дешевое, и полагаю, отнюдь не от избытка стыдливости или беспокойства за мое благосостояние? Пей.

Пьет. Закусывает виноградиной.

– У... у бабушки первый муж... алименты... мамин отец...

– Дедушка, стало быть? Если он отец твоей мамы, то тебе приходится дедом? – уточнил Тимур. – Но контактов ты не поддерживаешь, иначе назвала бы как есть – дедом. Почему?

Да какая ему разница?! Что он хочет? Исповедавшись сам, теперь лезет в Ирочкину жизнь? Да, не поддерживают они контактов, да Ирочка, если подумать, вообще ни разу в жизни не видела деда, он – ежемесячный чек, размашистая подпись и вечный укор, что она, Ирочка, порченой породы.

– Итак, смею предположить следующее. Бабка твоя, пользуясь красотой, вышла замуж за человека состоятельного, родила ему дочь и при случае развелась. Вероятно, ради кого-то более соответствовавшего ее представлениям об удачной партии. Так?

Не будет она подтверждать или опровергать. Не нужен Ирочке этот разговор, не интересен.

– И вот результат. Фактически имеем абсолютную нежизнеспособность при полном соответствии идеальным параметрам отдельных личностей.

– Что?

– Ничто, милая, что вся твоя красивая семья – ничто. Без подпитки извне они не выживут. В отличие от тебя. Ты выживешь. Во что бы то ни стало выживешь. Слышишь?

Он что, пьян? Или она пьяна? Почему вдруг стало так... не по себе?

– Ты обязательно выживешь. – Он поднялся. – Просто помни, что ты сильнее.

Подал руку – теплые пальцы со сбитыми костяшками.

– Не надо, – попросил Тимур. – Не будите спящую собаку... знаешь, хорошо, что ты неудачница. Иначе не получилось бы.

– Что не получилось?

Вместо ответа он поцеловал. Неправильно, невозможно и... и плевать на все! Исчезли правила, навязанные кем-то, исчезли сомнения, осталась лишь хмельная смелость да насмешливый Тимуров взгляд.

Пусть будет так, как это должно.

Марат появился, как всегда, без предупреждения. Склонился над спящей, втянул расширенными ноздрями аромат кожи, коснулся запястий. Всадил тонкую иглу в основание шеи, выпуская яд. И уже тогда, присев на край кровати, отбросив одеяло, приступил к изучению новой жертвы.