Диана Кирсанова - Созвездие Льва, или Тайна старинного канделябра

Поварешка зачерпнула со дна кастрюли огненную гущу борща с затейливо нарезанной морковкой и золотистыми кружочками жира. Наполнив тарелку, Вероника шлепнула следом добрый кусок развалистого, пахучего мяса и щедро усыпала все это мелко рубленной зеленью. Получилось так красиво и вкусно, что она сама залюбовалась. Права, ах, права была мама, когда говорила, что супы – это чисто семейное блюдо. Одинокая женщина никогда не будет варить для себя борщ.

И сейчас, глядя, как ноздри Павки трепещут, вдыхая поднимающийся от тарелки парок, она чувствовала, что день прожит не зря. Есть в этом какое-то особое, ни с чем не сравнимое удовольствие: видеть сидящего напротив и с аппетитом жующего мужчину. Ложка его погрузилась в свекольные глубины борща, желваки на скулах заходили, и она вдруг с трудом подавила в себе острое желание подойти и погладить мужа по голове, как малого ребенка.

– Вкусно?

– Сногсшибательно! Если бы я знал, что меня ждет такой борщ, то вернулся бы сегодня пораньше. – Тарелка опустела всего за какую-то минуту, и он протянул ее за добавкой.

– И ты знаешь, я понял! Идеальная жена – эта женщина, способная вызывать… сердцебиение… желудка! – заметил он.

И Вероника окончательно растаяла в его синих-синих, как море, и таких же глубоких глазах.

Вечер прошел как обычно – в полумраке мерцающего телевизора. Они сидели в обнимку на купленном специально для таких вечеров круглом пушистом ковре с разбросанными поверх турецкими подушечками и смотрели какой-то не слишком умный фильм.

Им было так хорошо, что оба почти не разговаривали. Вероника только спросила:

– Завтра – ты постараешься прийти с работы пораньше?

– Буду очень стараться, – пообещал он. – Но ребятам все равно надо будет проставиться. Да и девчонки из соседнего кредитного отдела заскочить грозились, даже с подарками. Наверное, опять натащат мне всяких кошечек да вазочек! Ты знаешь, – заметил он, зарываясь лицом в ее волосы, – я заметил: только в свой день рождения узнаешь, как много на свете глупых и бесполезных вещей!

– М-ммм, – неопределенно промурлыкала Вероника, щурясь на телевизор.

Уж ее-то подарок Павка не назовет ни глупым, ни бесполезным. Настоящий, древний канделябр в виде головы дракона! Даже трех голов! Подарок с историей! Завтра же он будет стоять вот здесь, на журнальном столике, и тени от язычков зажженных свечей будут плясать на их лицах.

Чуть-чуть романтики – вот чего не хватало в их доме.

А на следующий день она рыдала, забившись в угол дивана, захлебываясь слезами и пряча в ладонях мокрое лицо. Ручейки соленой влаги просачивались меж пальцев, стекали по рукам, падали на безнадежно испорченное, смятое платье.

– Ника, Ника, ну ты что? Что ты? – испуганно спрашивал Павка и гладил ее по встрепанным на этот раз безо всякого его участия волосам. – Что ты? Обидели, да? Я тебя обидел? Ну скажи, что я сделал? Поздно пришел? Да? Ты ждала меня раньше? Но я же звонил… Я предупредил…

Ах, да разве в этом было дело! На минуту подняв голову от ладоней, она увидела его расстроенное лицо со спутанной, упавшей на лоб челкой, разбросанные по полу открытки, цветы, сувениры – они выпали из его рук, как только Павка вошел в комнату и увидел плачущую жену, – и заскулила, словно брошенный щенок, и отвернулась к спинке дивана, и зашлась в новой волне плача.

– Да что с тобой, наконец?! – Он с силой развернул Веронику к себе. – Хватит, Ника, все! Немедленно рассказывай мне, что тут произошло! Слышишь?

– Его нету-у… Его не доставили-и… Я не могу тебя поздра-ви-ить… – запинаясь, выдавила она из себя в конце концов. И новый фонтан слез заглушил эти отчаянные слова.

– Кого?

– Дракона…

– Какого еще дракона?

– Бронзово-ого… К-который канделябр… Я купила… В под… в пода-а-арок… А его не доста-аавили-ии…

Было так обидно, что внутри все сжималось, будто кто-то взял ее за горло холодной, костлявой рукой. Вздрагивая от плача, она снова подняла на мужа глаза с треугольничками слипшихся ресничек. Даже сейчас, с распухшим от слез носом и плаксиво растянутым ртом, Вероника оставалась удивительно хорошенькой. Но в глазах мужа, который подумал как раз об этом, она почему-то разглядела не тайное любование, а сухой упрек.

– Па-авка… Прости-и… я… я… я…

– «Я… я… я…» – слегка передразнил он, силой удерживая Веронику от новой попытки спрятать лицо в ладонях. Свободной рукой полез в боковой карман, вынул носовой платок – даже сложенный вчетверо он был довольно внушительных размеров. – Давай сюда свое «Я». Ну? А теперь сморкайся! Во-от. И глазки вытрем. И щечки оботрем. И на ножки встанем – опа! – и пойдем-ка умываться холодной водой, чтобы не портить мужу настроение: в такой день.

– Павка, я… Честное слово…

– Рева ты корова, а не «честное слово»! Я ж чуть не чокнулся – думал, случилось что. А ты из-за какой-то ерунды… Кто же так встречает любимого мужа, да еще в день рождения, вот скажи, а?

– Да я как раз… я…

– Что ты? Пирог пекла?

– Пекла.

– С яблоками?

– Да. И с курагой.

– Ну вот! Это ж самое главное!

Он щелкнул Веронику по красному носу, засмеялся и погнал умываться, небольно хлопнув пониже спины.

Десять минут спустя они сидели за празднично накрытым столом и улыбались, глядя друг другу в глаза. Хорошее настроение возвращалось.

Хотя Вероника, изредка бросая взгляд на свечи, которые Павка закрепил на простых блюдцах, предварительно капнув на них воском, чувствовала такую боль, будто ее ранили в самое сердце.

Никто не доставил ей канделябр и на следующий день.

«Дура! Дура! Надо было хотя бы взять его телефон!» – думала она, в десятый, если не в сотый раз выглядывая в выходившее во двор кухонное окно. Там сновали голодные кошки, летал футбольный мяч, у подъезда дежурил «придворный суд» из разомлевших на августовском солнце сплетниц – но Блюхера не было.

И в дверь никто не звонил.

Прождав до обеда, она стала торопливо одеваться.

«Сейчас приеду к нему и стукну кулаком по столу! – строила проекты Вероника, не очень, впрочем, представляя себе, как именно она на это решится. – Это просто наглость – деньги взять, а вещь не принести! Так все испортить!»

Она вспомнила, как вчера снова чуть не разревелась, рассказывая Павке о том, как потратила почти все отложенные на хозяйство деньги на покупку дорогого подарка – а этого подарка ему так и не доставили! А какой роскошный канделябр – они же могли ужинать при его свете, это было бы так романтично, так необычно, так ново! И у них в доме появилась бы настоящая антикварная вещь! Она уже даже придумала, где его поставить, и, отодвинув свою тарелку, нарисовала Павке на салфетке: вот тут, в спальне, между комодом и ее туалетным столиком, где сейчас стоит дурацкая, подаренная тетушкой на свадьбу хрустальная ваза!