Лариса Соболева - Белая кошка в светлой комнате

– Полковником. Как отец. У меня знаешь какой отец был? Ух! – Никита показал кулак в знак силы отца.

– А где он?

– Расстреляли.

– А мои живы. Думаю, что живы. Отец был председатель сельсовета, а мама учительствовала. Потом отца забрали, маму через год. Ничего о них не известно. Знал бы, где они, сбежал бы искать.

Никита обнял друга за плечи. Так сидели они долго, строя планы на будущее.

Выпустили мальчишек сутки спустя, перед ужином, при этом Ворона прокаркала длительную нотацию, которую два хулигана слушали с показным подобострастием. Через пару дней Никита отомстил Вороне. Нюрка и Кузьма стояли на шухере, а Никита пробрался в комнату воспитательницы и пописал в графин с водой, в банки с кремом. Попытался пописать и в пузырек с духами, да не совсем получилось – отверстие маленькое…

– Ну, пора и по второй, а то что-то заскучали вы, – потирая усы, сказал Кузьма Семенович. Он налил в рюмки самогона, чокнулся с Архипом Лукичом, Вадиком и выпил. – Время было тяжелое, а вспоминается светло.

– А потом что было? – спросил Вадик, усердно закусывая, так как самогон был крепкий.

– Потом была война. Детдом собрались эвакуировать. Выехали мы за город, а тут бомбежка, паника, чистое поле – бежать некуда. Под бомбежкой погибла Нюрка. Тогда я первый раз видел, как Никитка плачет. Да я и сам ревел, уж о Дениске говорить нечего. А она лежала, будто устала и прилегла на минуточку отдохнуть, руки раскинула, глаза в небо смотрели. И улыбалась. Аист нас подгонял, чтоб бежали к роще, а мы отойти от Нюрки не могли. Ну, а потом… погрузили нас в товарный вагон и в Германию повезли. Про концлагерь рассказывать не стану, не хочу.

– Вы и там вместе держались? – пытался выудить из деда подробности Щукин.

– Держались. По-другому не выжить было. Детдом с Вороной там нам райским местом казался. Однако мы живучие. Дни были похожи друг на друга… Что о них вспоминать? А вот в сорок четвертом Никиту присмотрела бюргерша. Уж не знаю, как удалось этой фрау, но ей, потерявшей мужа и сына на войне, разрешили выбрать работников. Выбрала она Никиту, он же рослый. Тот начал просить ее и брата взять: мол, мы все умеем делать. Поглядела она на тощего Дениса, видать, пожалела. И взяла. А Никита наглый, стал и меня пристраивать… Знаете, говорят: кому суждено быть повешенным, не утонет. Ох, и повезло нам! Хозяйство у нее было большое – свиньи, коровы, куры, лошадь. За всем уход нужен, а работников – только она и невестка с двумя маленькими детьми. Куда им управиться? Привезла она нас, счастливчиков, в усадьбу, сначала откармливать принялась. Много не давала, говорила – нельзя, от переедания помереть можем. Но мы не крали. Немцы воровства не любили, нам это было известно. Постепенно рожи у нас округлились, а работали от зари до зари. Пасли скот, доили коров, с невесткой хозяйки возили продавать молоко и мясо, выгребали помет из свинарника и коровника. Причем вылизывали до чистой доски, чтоб хозяйка довольна осталась, назад в концлагерь не отвезла. Хорошая тетка нам попалась. Когда пришли наши…

Дед достал сигарету, Вадик поднес ему зажигалку. Кузьма Семенович глубоко затянулся, сбросил часть пепла и вдруг как закатится хохотом…

– Вспомнил курьез один, – сказал он, отсмеявшись. – В сорок пятом мы с Никитой, считай, взрослые были, уж по пятнадцать стукнуло. А Никитка, ну, хорош вырос… И ростом, и лицом, и фигурой удался. Заметил я, что он ждет, когда мы с Дениской спать уляжемся да заснем. Думаю, чего это он нас подгоняет, мол, спите скорей. Однажды притворился я спящим, вижу – Никита шмыг за дверь. Я за ним. Пробираюсь потихоньку, а друг мой в коровник заходит, оглядывается. Думаю: зачем он туда ночью пошел? Щелей в коровнике не имелось, там к скотине хорошо относятся, не как у нас, пришлось мне тоже туда зайти – сильно любопытство заело. У хозяйки внизу коровы, а наверху, под крышей, сено, туда вела лестница. Я по ней взобрался… а на сене невестка хозяйки и Никита… этим делом занимаются! Я кубарем скатился с лестницы, как только они меня не услышали… Никите ничего не сказал – раз сам не похвастал, значит, не хотел, чтоб даже я про его дела знал. Тогда я и понял, почему наша фрау пацанов выбирала. Невестка-то молодая, терять ее фрау не хотелось, стоило мужику появиться, невестка быстренько с ним улеглась бы. А пацанам, которым только еда нужна, не до бабы. Ох, и ошиблась фрау! Баба – она везде баба, хоть немка, хоть наша, а мужика ей подай.

Наполнил Кузьма Семенович снова по рюмочке, ухмыльнулся. Видно, эпизод в коровнике помнил отчетливо. Архип Лукич только пригубил, а дед уже и не настаивал, чтоб он пил до конца, у него собутыльник неплохой попался – Вадик, тот пил запросто.

– Когда пришли наши… – осторожно напомнил Щукин.

– Мы ж домой мечтали податься, – захрустел дед соленым огурцом. – Хотя дома у нас не было. Хозяйка давай уговаривать, чтоб остались, мол, теперь она и платить будет, и кормить. Предупреждала, что в СССР нам не обрадуются. Да куда там… Только… Раньше я этого не говорил, нельзя было, но сейчас скажу: попав домой, мы пожалели, что не остались в Германии. Возвращались в товарном вагоне, мечтали, как начнем учиться и работать. В товарняке к нашей тройке примкнул еще один паренек – Буба. В карты резался как не знаю кто. Карты ему и в концлагере помогли выжить – кто-то из надсмотрщиков увлекался, ну и Буба его партнером был. Парень неплохой, но шулер чистой воды, да живенький, как ртуть. Мы тогда не понимали, почему под охраной едем, а привезли нас в этот город, поселили в бараке с ограждением, принудили работать на шахте. В общем, снова лагерь! По всем статьям концлагерь! Перекличка утром и вечером, перед сменой и после смены, кормежка – легче удавиться, прав никаких. Правда, денег немного давали, на сигареты и водку…

– А начальником над вами был Хижняк, кажется? – подвел к нужной теме Щукин.

– Он, – кивнул дед. – Ух, и гад! Над своими же издевался, натуральный фашист!

– В чем же выражались его издевательства? – подхватил Щукин.

– Оскорблял всячески. Придирался. Избить мог до полусмерти. Знаете, что я заметил? Хорошие люди видели в Никите хорошее, как наша фрау в Германии, оттого и он мягче становился. А плохие… вроде нашей Вороны в детдоме… видели в нем плохое, подозревали в тайном умысле. Ну, да ладно. Короче, время шло, мы в рабах так и числились… Хуже нет неопределенности! Нам ведь даже не сказали, какой срок мы обязаны отбыть на принудительных работах. Эта неопределенность подрезала сильно, терпение-то у человека не железное, да и силы истощались. Все бы ничего, да сдал Дениска. Никита его опекал, как мать родная, а в пятьдесят втором, зимой…

По роду службы Хижняк много чего мог не делать, но он был «правильным» до мозга костей, инициативным и с повышенной ответственностью, отсюда рвение его было неуемным, везде поспевал, даже перекличку предпочитал сам провести. Охранник выкрикивал фамилии, слушал отклик, дополнительно проверял – тот откликнулся или за него кто-то постарался, затем выкрикивал следующую фамилию. Хижняк прохаживался в сторонке, прислушиваясь к голосам.