Татьяна Степанова - Три богини судьбы

– Что?

– Уйдите, не годится долго на ЭТО глядеть!

Неужели она потеряла сознание? Никакого стекла и смежной с ним палаты не было. Это все ей приснилось? Но…

Геворкян склонился над ней, протягивая стакан воды и какую-то таблетку.

– Левон Михайлович…

– Тихо, тихо… всем досталось… Вот выпейте… Да, всем досталось… И ему, и мне, старому дураку, и вам, коллега…

– Что это было? Там?

– Я пытался ему помочь. Не вышло.

– Не вышло? Он, Пепеляев… Что ЭТО было?!

Геворкян плеснул воды в стакан и себе. Катя потом очень долго помнила эту его паузу. И вопрос, что он задал:

– А вы, коллега, вы ведь ездили к нему… туда, где он жил?

Ее не видел никто. Она спряталась. Она очень хорошо умела прятаться, когда хотела. Выдать ее мог только запах, но теперь он был во всем доме, не только в ее комнате с прокисшим от мочи матрасом.

Если ОНО было уже здесь, в доме, внутри, если ОНО сумело сюда пробраться, ОНО искало ее там, внизу.

Внизу…

Голоса в кабинете матери… Там сестры и еще кто-то, какие-то незнакомые люди пришли. Зачем? Ника – младшая из сестер-Парок – прислушалась. В зале сохнет натертый моющим средством ковер. Это ее след, ее отметина… Если ОНО уже здесь, в доме, ОНО учует эту вонь и будет искать ее там…

ВНИЗУ…

А здесь, наверху… Ника сидела в кладовой на втором этаже. Августа же крикнула ей: «Ступай наверх», когда пришли эти, чужие… Ника спряталась в кладовке, сидела в темноте. Нет, не в полной темноте, не в кромешном мраке, похожем на тот той страшной ночью, а просто – в темной кладовке с маленьким оконцем под самым потолком.

Катя и Гущин, явившись в дом сестер-Парок, видели младшую Нику лишь мельком, но она поразила их, как поражала всех, кто с ней сталкивался.

В темноте… нет, в сумраке, клубившемся в тесной кладовке (не зажигайте света, заклинаю, прошу, не зажигайте света, иначе беда!), можно было рассмотреть старые вещи. Их складывали здесь за ненадобностью, потому что – Ника знала это – они уже никому не были нужны.

Каракулевая шуба матери в старом парусиновом чехле от моли…

Свернутый ковер, его убрали из зала – давно, очень давно, там тоже имелись пятна, только бурые… Ника знала, что это мать сделала… порезала себе руки, как и Августа той, прошлой ночью, – только давно, очень давно, когда она, Ника была еще совсем… глупой, маленькой. Но она помнила это, хотя никогда не говорила об этом сестрам.

Картонная коробка со старыми елочными игрушками…

И еще одна коробка – тоже с игрушками: машинками, куклами, с ними когда-то маленьким играл ее брат Тимофей, который…

ОН УМЕР. Так сказала ей сестра Августа. Но она, Ника, ходившая не раз туда… ТУДА… и возвращавшаяся назад ОТТУДА, никогда не встречала его ТАМ.

Коробка с игрушками. Машинки брат ломал, отрывал колеса, курочил, а вот с куклами обращался очень бережно. Эти старые куклы – резиновые, синеглазые, производства ГДР, с ними и сейчас еще можно было играть.

ГДР – что это такое? Ника не знала. Просто видела эти буквы на бирке кукольного сарафана из алого бархата. Она не помнила, как играл брат. Она была тогда очень мала. Она помнила его другим.

Вот он стоит перед зеркалом в черном костюме и поправляет галстук – там что-то блестит…

Вот он опять перед зеркалом в спальне матери. Что-то украдкой берет с ее туалетного столика. Мать входит. Он быстро роняет это и нагибается, чтобы мать не увидела… Но она видит. Саломея, мать, видит все.

«Не смей, слышишь, не смей! В моем доме – никогда. Ты мой сын, слышишь ты?!»

СЛЫШИТ ОН?

Ника в кладовке, скорчившись на полу, зажимает ладонями уши. Она слышит…

Старая коробка с куклами и машинками брата… Здесь, в этой кладовке… он был таким потным, таким тяжелым, но таким сильным… Августа прозвала его Терминатор – у него совсем не было мозгов в голове… Но с ним было так здорово тут прятаться, так было сладко с ним… Он что-то бормотал, она не понимала, потом сопел, распалялся, распаляя ее, а после они уже кричали… Однажды, не дойдя до конца, не кончив, он потянулся через ее голову к этой коробке и достал сломанную машинку, что-то мыча… Она оцарапала ему щеку за это… Было так весело здесь…

ПРЯТАТЬСЯ…

Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-шшшшш! Кто это там?

Там, за дверью… Прошелестело… проскребло… чешуей… когтями…

ЧТО ЭТО? КТО ЗДЕСЬ?!

Ника прижалась спиной к холодной стене. Только стены, потолок, только стены, так узко, ног даже не протянуть, она тут словно замурована…

Открыть дверь, выскочить с криком? Но там, за дверью… ОНО там, за дверью, ОНО ползет, крадется, цепляясь когтями за старые доски, скребя по бетону… Вырывается, выходит, как змея из своей старой кожи – кольцо за кольцом, член за членом…

ОНО чует… ОНО здесь… ОНО пришло оттуда, следом за ней. Сюда, в дом! Мама, я боюсь! Мама, помоги, мама, где ты?!

ТАМ во время сеанса, когда она, Ника, еле спаслась… ОНО пыталось схватить ее… промахнулось… Пыталось задушить, но она, Ника, сопротивлялась. Ее не зря назвали Никой – Победительницей, и она умела, умела постоять за себя ТАМ – спрятаться, исчезнуть, пойти туда на поиски тех, о ком ей говорили, чьи вещи она ощущала в руках во время долгих сеансов. Пойти туда на поиски и вернуться с известием…

Но ЭТО было сильнее всех… Эта жуткая тварь…

Ярость умножала его силы… мстительная ярость, опалившая ТАМ Нику огнем.

И теперь ОНО здесь. ОНО здесь… Мама, помоги… Иначе…

ОНИ ВСЕ УМРУТ.

Ника еще сильнее зажала уши ладонями. Кто это сказал? Вот… вот сейчас… она же слышала это так ясно. Кто это сказал? Кто это скажет? Где и кому?

Залитый кровью ковер… куски мяса… словно хищник тут пировал… растерзанные, разорванные заживо…

РАСТЕРЗАННЫЕ…

ЗАЖИВО…

ВОТ ТАК…

Ника – младшая сестра-Парка – открыла глаза. Картонная коробка с игрушками брата Тимофея валялась у ее ног. По полу кладовки были разбросаны пестрые клочья, головы старых кукол с выдавленными глазами, маленькие резиновые руки, вырванные из кукольных тел со следами чьих-то зубов.

Катя еще долго приходила в себя. Покинув центр и профессора Геворкяна, сидела в кафе на летней террасе. Вот так бы век отсюда не уходить, смотреть на белые скатерти, на снующих официантов, на парочку за столиком напротив. Пить капучино с густой шапкой сливок…

Тертый шоколад…

Господи, ну почему я всегда…

Зачем мне это…

Не лучше ли бросить ВСЕ ЭТО прямо сейчас?

Кафе, где она сидела, было на Солянке. До места, где стоял ТОТ ДОМ, рукой подать.

Из кафе путь Кати в этот день лежал к Биржевой площади. Но в Никитников переулок она все-таки зашла. Ведь было по дороге. Дом под номером двенадцать, самый обычный московский особняк… Верхние два этажа забиты, нижний, где склад, до сих пор опечатан. На двери, наверное, пломбы прокурорские, если подойти ближе, то можно увидеть. Но ближе Катя не подошла, стояла на другой стороне переулка. Кругом офисы и банки, а этот старый дом – призрак, он был никому не нужен.